Необратимость

Хартманн Дженнифер

Тишина.

Секунды за секундами пустого воздуха.

И наконец:

– Айзек… Я не знаю, что…

– Что есть, то есть, Пчелка. Ты не должна ничего говорить.
– Что можно сказать о человеке, который посвятил свою жизнь насилию? Который получал от этого удовольствие.

– Ты знал его?

– Только по имени. Судебные отчеты. Обвинительные приговоры. Он покончил с собой в тюрьме, отбывая наказание по тридцати пунктам обвинения в сексуальном насилии. Несомненно, жертв было больше, но это все, что они смогли доказать.
– Я не говорю ей,

что он был так печально известен, что, если бы я назвал его имя, она бы, скорее всего, его вспомнила. Я отказываюсь наделять властью это имя.

Я всегда представлял себе, что он отбывает вечное наказание, поедаемый личинками в адских ямах.

Его наследие должно уйти вместе с ним.

Когда я смотрю на цепь, приковывающую меня к полу, от меня не ускользает сходство с моими чувствами к человеку, который заставил меня прийти в этот мир. С той стороны стены нет ответа, да я его и не жду.

Я бы предпочел, чтобы его не было.

Мои ладони мокрые, затылок липкий. Но плитка холодная, даже сквозь джинсы. В этом месте всегда чертовски холодно, так что я не думаю, что дело в температуре воздуха. Скорее…

Черт, мне бы не помешала сигарета.

Впервые я произнес все это вслух. Таннер выяснил это, покопавшись, как это делают детективы, но, кроме краткого подтверждения, что ублюдок мертв, он оставил эту тему в покое.

Кроме него, были моя мать, отчим - который относился ко мне равнодушно, пока я не создавал проблем для семьи, - и Сара.

Теперь, когда я рассказал об этом, я чувствую… пустоту. Такую же, как в этой комнате.

– Поначалу я даже не знал, кто он такой, пока мама не сочла нужным объяснить, что со мной не так.

– Это ужасно. Ни один ребенок не должен проходить через это.

– Не должен. Но такова жизнь. Это игра в кости, и некоторым людям выпадают дерьмовые карты.

День, когда до меня наконец дошло, запечатлелся в моей памяти так, будто это случилось вчера. Меня впервые отстранили от занятий в школе за драку, и моя мать была в ярости. В отместку она дала мне понять, как сильно я разрушил ее жизнь. Какой ошибкой я был.

Раньше, когда я спрашивал о своем отце, она уклонялась от ответа.

Но не в тот день.

В тот день она привела меня в свою комнату, открыла самый нижний ящик комода, где были спрятаны улики, и разложила их на кровати. Судебные отчеты. Показания женщин, которые выступали в суде, когда он наконец предстал перед судом.

Фотографии…

Я слишком похож на него, чтобы она могла забыть об этом.

Когда я спросил ее, почему она вообще меня оставила, она объяснила, что была молода и наивна и думала, что так и должно быть. Ее семья была религиозной, они воспитывали ее в вере в святость жизни и говорили ей, что все происходит не просто так. В то время она была на грани срыва, пытаясь найти хоть что-то, во что можно было бы поверить, поэтому она убедила себя в том, что зачатие ребенка - новая жизнь, чистый лист - является символом искупления.

Она назвала меня Айзеком.

Затем

ее семья решила, что иногда плохие вещи случаются из-за скрытого греха, и они отвергли ее.

А я остался.

Мы застряли друг с другом.

В довершение всего, меня было нелегко растить, и я никогда не оправдывал ее ожиданий. Со временем я стал символом события, которое разрушило ее жизнь. Плохое решение, из-за которого она оказалась не в том месте и не в то время.

Грех.

Она была океаном посттравматического стрессового расстройства и разрушенных мечтаний, а мое присутствие - токсичным нефтяным пятном. Мы не сочетались, и в детстве у меня не было ни единого шанса.

– Ну… - Я снова закрываю глаза и нажимаю пальцами на болевые точки прямо над бровями.
– Теперь, когда я сбросил все свои…

– Это не передается генетически. Такое зло. Я в это не верю.

Меня не должно удивлять, что она так легко вскрыла страх, который преследовал меня всю жизнь, у меня такое чувство, словно она порылась в давно заархивированных файлах моего мозга.

– Хорошо.

– Я просто хотела убедиться, что ты знаешь.

Верю ли я в это - совсем другая история. Зависит от дня.

– Спасибо.

К счастью, она оставляет тему моего происхождения, потому что я уже превысил свою норму разговоров об этом дерьме. У меня такое чувство, будто на мою голову свалился пресловутый валун.

– Сара зарабатывала на жизнь музыкой?

– Вообще-то она работала бариста, но потому, что это позволяло ей быть поближе к соседнему кафе, где она любила играть.

– Я могу себе это представить. Она сидит на маленькой сцене в углу под прожектором. Все замолкают на полуслове, завороженные, когда она играет свою любимую песню, а потом бежит обратно за стойку, чтобы сделать кому-нибудь обезжиренный мокко со льдом и капелькой карамели без сахара.

– В точку.

– А эта история с придурком, из-за которого она на время перестала играть?

– Уверен, ты будешь шокирована, узнав, что это был я.
– Конечно, я сказал это только для того, чтобы заставить ее отступить. Я впал в одну из стадий отвращения к себе, и ее невинный позитив только глубже вонзал нож в меня. Я переехал и должен был оставить свой детский багаж позади.
– Но все закончилось хорошо. Она снова нашла меня, как только стала самостоятельной. Ворвалась в мою жизнь с прежним энтузиазмом и преследовала меня до тех пор, пока я не пришел посмотреть ее выступление.

– Приготовила тебе куриный пирог в горшочке.

– Это было настоящее дерьмо.
– Вот теперь у меня во рту действительно собралась слюна. И, как ни странно, я чувствую себя легче, чем в тот день, когда она приготовила мне последний куриный пирог, вышла за дверь и больше не вернулась.

Даже когда я сижу здесь, прикованный к полу.

Спасибо и за это, Эверли.

– Айзек?

Я хмыкаю в ответ, не в силах справиться с комком, застрявшим в горле. Все эти воспоминания… Я не доверяю своему голосу сейчас.