Непрямое говорение
Шрифт:
§ 81. Модально-тональные сдвиги и их влияние на смысл. Сколько-нибудь протяженные высказывания, по-видимому, никогда не оказываются одномодальными и тем самым однотональными. Внутри них – и при наличии общей, например, рамочно-жанровой установки высказывания на какую-либо одну из модальностей, например, на наррацию или изображение – происходят периодические смены модальностей. Обычно это явление рассматривается применительно к крупным фрагментам, но, с точки зрения феноменологии говорения, можно полагать наличие частых чередующихся модально-тональных сдвигов и на более дробном уровне частных актов говорения – аналогично (но не изоморфно) тому, как сменяют друг друга в потоке неязыковых актов сознания разные модальности (уверенность, сомнение, желательность, допущение и т. д.) и разные тональности (смена эмоций, наслоение оценочных ноэс, изменение содержания оценки и т. д.), и – одновременно – аналогично тому, как сменяются и налагаются друг на друга «объекты» интенциональных и аттенциональных «лучей» (фокусы внимания). С предлагаемой точки зрения, смена модальности, меняющая и модус бытия смысловой предметности высказывания, и тональность высказывания, влияет тем самым на его смысл. Для иллюстрации этого положения обратимся к перефразированию.
§ 82. Перефразирование как смена модально-тональных моментов высказывания и потому изменение смысла. В общем плане перефразирование может быть понято в качестве способа перевода всего высказывания из одной языковой модальности и соответствующей совокупной модально-тональной настроенности в другую языковую модальность. Точнее, в качестве унификации как использованных в высказывании разных модальностей, так и тональностей. Часто перефразирование – это способ перевода ненарративных модальностей в нарративную. Если обратиться к нашему сквозному примеру на двуголосую конструкцию, то его такое, например, перефразирование – «Студент сказал (осмелился сказать? набрался смелости и сказал?) Калломейцееу, что не разделяет его опасений. Калломейцее… с изумлением (с негодованием, с вызовом, удивленно, иронично?) посмотрел на него» – это перевод фразы с двуголосой, и потому обладающей элементами изобразительности, в одноголосую наррацию (в двуголосых конструкциях ведущий голос всегда, говорит Бахтин, объективирует второй голос и тем «показывает» его, «изображает» его). В переделанной же фразе весь смысл дается в нарративной модальности – как одноголосое осведомление говорящим незнающего
Но смена языковой модально-тональной структуры чревата изменением смысла, и потому вытягивание высказывания при перефразировании в одну модальность для смысла небезопасно. Иными словами, при одной и той же в формально-семантическом плане смысловой предметности в случае смены модально-тональной структуры меняется и смысл фрагмента. Если всегда тонально насыщенную изобразительную модальность, например, из метафорической фразы Бретона «Роса с кошачьей головой качалась», передавать при установке на перефразирование не в изобразительной, а в нарративной модальности (как, например: "имеется в виду, что у росы кошачья голова и что она качалась" [370] ), то мы либо попросту перенесем чужую метафору в свое перефразирование и, значит, контрабандно используем ее понимаемые непрямые изобразительные и тональные потенции в якобы прямой референцирующей наррации, либо скажем в этом перефразировании нечто, с точки зрения самой нарративной модальности, «несуразное». В исходном тексте Бретона метафорическая фраза «Роса с кошачьей головой качалась» – это не повествование (не наррация) о том, что у росы кошачья голова и что она качалась, а непрямая инсценировка – показ-изображение, причем с отчетливой референцирующей свой предмет и его смысл силой (не меньшей, чем у фраз с «прямой» семантикой) и с ненарративной тональностью.
Аналогичные «шагреневые» смысловые эффекты происходят при искусственном пересказе «содержания» стихотворения как осознанном «рабочем» приеме на начальном этапе его академического комментирования. Так, мандельштамовская строфа:Прославим роковое бремя.
Которое в слезах народный вождь берет.
Прославим власти сумрачное бремя.
Ее невыносимый гнет.
В ком сердце есть – тот должен слышать,
время.
Как твой корабль ко дну идет…
в которой имманентно содержатся два отчетливых разнонаправленных коммуникативно-тональных импульса – по оси я/мы (прославим) и по оси я/ты («ты» как предмет речи – «время») и, соответственно, имеются, как минимум, две внутренние (входящие в общую модальность стихотворения) дробные языковые модальности (назовем их, условно, «призыв» и «обращение-сентенция»), передается при пересказе содержания однотонально-одномодально: <«В такую пору> особенно тяжко бремя власти и почетна жертвенная судьба народного вождя, (потому что> корабль целой исторической эпохи идет ко дну» . [371] Помимо естественных для такого рабочего приема съеживаний смысла, отметим, что почти как неизбежные в такого рода пересказах «содержания» появляются – часто именно в точках смены в исходной фразе модальности и/или тональности – логические союзы и слова ((потому что>), привнесенные из инородной исходному тексту объяснительной модальности и потому также трансформирующие смысл (об искажающей смысл силе логических союзов и слов на примере анализа трансформации бессоюзных предложений в союзные подробно говорилось Бахтиным – см. Собр. соч. 5, 146–151). При перефразировании, вытягивающем модально-тональные сдвиги в одну, обычно нарративную, линию, смысл ее, таким образом, как минимум, сужается. Такой разницей в смыслах нельзя пренебречь, так как изымаемые ноэтические сдвиги смысла не субъективны: языковые модальности и тональности относятся к общеязыковым и типологическим показателям смысла.
Кроме смен и сдвигов модально-тональных настроенностей, для языка органичны, по всей видимости, и модально-тональные наслаивания (собственно говоря, так происходит и в нашем примере на двуголосую конструкцию: в ней интерферирующе наслоены друг на друга две тональности, исходящие от разных голосов).
Если согласиться, что смысл при смене языковых модальностей и тональностей меняется, тогда серьезные основания для того, чтобы считать, что смысл высказывания есть то, что поддается перефразированию, исчезают (а значит, можно будет полагать, что у метафоры есть свой собственный «смысл», не поддающийся перефразированию). Если же условиться считать «смыслом» именно и только поддающееся перефразированию, тогда при разборе языковых высказываний либо надо будет говорить, что смыслом обладают только одномодальные (например, только нарративные), однотональные, неметафорические (т. е. в пределе – логические) высказывания, либо надо будет пользоваться понятием «смысл» только применительно к «нейтральной» логической семантике как ее фактическим синонимом (все, что за или сверх семантики – считать явлениями несмысловой природы). В логической сфере перефразирование концептуально полезно (оно очищает выход к пропозициям), при нашем же понимании ситуации (согласно которому смысл включает в себя вместе с семантическими и все ноэтические аспекты, в том числе модально-тональные) и в наших целях, связанных с выявлением способов непрямого говорения, перефразирование тоже полезно – прагматически «негативно»: всегда изменяя смысл исходной фразы, в том числе сужая его, перефразирование подчеркивает, тем самым, наличие в исходных фразах ускользнувшего от него непрямого смысла. Перефразирование может служить своего рода смысловым эхолотом, указывающим на полые и, наоборот, заполненные пласты непрямой смысловой породы за видимой семантической оградой высказывания.§ 83. Модально-тональные сдвиги и фокус внимания. Модально-тональные сдвиги и смещения способны, говорили мы выше, влиять на тематическую сторону высказываний. Природу такого рода влияний можно проиллюстрировать через изменения, производимые модально-тональными сдвигами в фокусах внимания высказывания.
При описании ФВ и их смен было высказано предположение, что ноэса не равна предикату, как и ноэма – субъекту. И что поэтому неточно было бы говорить, что концепт ноэтически-ноэматических структур сознания сформирован Гуссерлем благодаря смотрению на сознание через призму языка, сквозь, в частности, его субъект-предикатную форму; с другой стороны, было бы ошибкой полагать, что модальность и тональность влияют в языке только на ноэсы-предикаты. Если бы это было так, ноэса всегда бы оказывалась тождественной предикату, ноэма – субъекту. Они бывают слиты, но это не обязательная закономерность, не универсалия, а только особенность одной из частных форм употребления языка с определенными модальными и тональными параметрами – логическая языковая «игра» в дискурсивной или нейтральной модальности, предполагающая нейтральную же тональность и логический тип коррелятивного соответствия ноэм и ноэс субъектам и предикатам.
Способны выводить смысл высказывания за пределы логической семантики субъект-предикатной связи (если она вообще есть в высказывании) в том числе и модально-тональные языковые процессы, в частности – в их совокупном действии со сменами ФВ. Возьмем для конкретного рассмотрения ту разновидность смен ФВ, которая связана со сменами внутри высказывания модальных или тональных типов актов и которая уже частично затрагивалась выше. Пойдем от прозрачного случая, демонстрирующего одновременно сходство и различие семантики субъект-предикатной структуры – от полного смысла ноэматически-ноэтической структуры, выражаемой в виде определенного ФВ и конкретных типов языковых актов. Если определять в привычных терминах, то этот прозрачный случай – тогда, когда к сохраняемому тем же синтаксическому субъекту в новом синтаксическом периоде добавляется предикат иной природы (иной языковой модальности или тональности), нежели первый. Смена типа предиката к одному и тому же субъекту происходит в каждом сколько-нибудь распространенном высказывании, но редко привлекает к себе внимание лингвистики.
По сложившейся традиции используем для иллюстрации фрагменты текста самой статьи – выделенное курсивом заключительное предложение предыдущего абзаца. Если обратить-таки внимание на произошедшую здесь смену типа предиката, то ее можно определить в наших терминах, говоря предварительно и формально, как смену модального типа ноэсы: в первой части предложения ноэса – тематическая, поданная говорящим в качестве свойства самого «предмета речи» (синтаксического субъекта), т. е. ноэса в модальности объектного описания; во второй части предложении ноэса – смешанной «тематически-оценочно-модальной» природы (с ее толкованием определимся чуть позже), с некоторым превалированием тональности (оценки). Интересующий нас момент состоит в том, что второй «предикат» подается говорящим не в качестве свойства самого синтаксического субъекта (вряд ли «редко привлекать внимание» в данном случае мыслится как качество самого субъекта «смена типа предиката», хотя в других случаях такой по семантике предикат может быть применен и тематически – по отношению к «действиям осторожной кошки», например), а скорее в качестве свойства «лингвистики». Фактически «лингвистика» здесь – это новый предмет фразы, если же применять нашу терминологию – ее новый фокус внимания. Получается, таким образом, что синтаксический субъект остался тем же, фокус же внимания сменился (вот реконструирующее этот новый ФВ перефразирование: «…но лингвистика редко обращает на него внимание»). В пользу смены фокуса внимания говорит и то, что в противном случае не к чему было бы отнести явно ощутимую во второй части предложения критическую оценочную ноэсу (т. е. тональность). Ведь кроме «описания» (модальность) отношения лингвистики к «смене типа предиката» здесь выражено – через противительную стыковку описанного в двух предложениях – и оценивающее (тональное) отношение говорящего к «так» (неверно) поступающей лингвистике, т. е. дан оценочный акт, который всегда стремится обрести своего «носителя», каковым и оказывается здесь «лингвистика» как второй ФВ (и каковым никак не может мыслиться общий синтаксический субъект – Смена типа предиката). Здесь, таким образом, не просто сместился аттенциональный луч с одной на другую часть того же интенционального объекта, не просто сменилась модальность акта по отношению к тому же фокусу внимания – здесь вместе с изменением модального типа акта появился тональный акт (оценка). И – главное – здесь сменился интенциональный объект, чего в «прямой» семантике исходной фразы не усматривается: она продолжает формально-семантически оставаться синтаксической субъект-предикатной структурой с одним субъектом и двумя предикатами. Строение ноэматически-ноэтических структур смысла и синтаксической субъект-предикатной структуры, как видим, не изоморфны; между ними нельзя ставить знак равенства.
При этом существенно, что эта ситуация не изменится в своей основе и в том случае, если опустить в исходной фразе «лингвистику»: «Смена типа предиката к одному и тому же субъекту происходит в каждом сколько-нибудь распространенном высказывании, но редко привлекает к себе внимание». Здесь все равно ощутим второй – теперь уже «опущенный» – ФВ. Разница в том, что здесь одна из ноэс второй части предложения, а именно тонально-оценочная, сама выдвигается ближе к позиции фокуса внимания, чем опущенная ноэма («лингвистика») и по сравнению с тем, какая дистанция была у нее с ФВ в первом варианте исходной фразы. Здесь внимание тоже формально сместилось
§ 84. Скрытые смены ФВ с точки зрения их возможных маркеров. В лингвистической синтаксической терминологии формальный намек на возможность существования в предложении с одним синтаксическим субъектом двух (или больше) ФВ (и, соответственно, на смену языковой модальности и/ или тональности в пределах единой субъект-предикатной конструкции) как раз и содержится в тезисе о возможных сменах типа предиката к одному и тому же субъекту. Но эта разница типов предикатов, действительно, редко привлекает внимание лингвистического синтаксиса (возможно, как нечто в смысловом отношении не отражающее фундаментальных свойств предикативного акта) и потому почти не интерпретируется. Это не значит, конечно, что лингвистика не знает этих проблем. Напротив, при подключении к синтаксису идей лексической семантики о возможном содержании в семантике лексем информации о наблюдателе (т. е. наряду с ноэматической и ноэтической информации) открывается пространство, позволяющее выявить и обособить два соответствующих типа предикатов – тематический (ноэматический) и модально-тональный (ноэтический). Синтаксис здесь «нуждается» в семантике: момент смены таких типов предиката обычно, как и в приведенном примере, семантически ощутим и без всякой синтаксической маркированности из сцеплений ноэтических компонентов смысла в лексических значениях составляющих фразу слов. Можно дать искусственно заостренный схематичный пример такой лексически ощущаемой смены типа предиката с ноэматического на ноэтический (модально-тональный): «лыжник улыбнулся и понравился мне». Наш первый пример тоже можно трансформировать схожим образом: Смена типов предиката распространена и недооценена. И в таких сжатых вариантах наличие второго ФВ и акта оценки, тем не менее, ощутимо. В языке такие «скрытые смены ФВ» обычно проявляются как смены модально-тонального ракурса. Обратное неверно: не всякая смена этого ракурса свидетельствует о скрытой смене ФВ; смена модальности и/или тональности может преследовать и другие цели.
§ 85. Смены модально-тонального ракурса как способ развертывания смысла при приостановке смен ФВ. Речь может, например, переводиться из нарративного в оценочно-описательный режим модальности: «Услышав шаги старика, мальчик оглянулся, а старик, заметив его, почувствовал, что бледнеет, если только могло побледнеть это мертвенно бледное лицо». Последний оборот, начиная с «если», переводит здесь наррацию в описание. [372] Речь наполнена такими дробными, рассекающими тело единой фразы, сменами модальности, за которыми стоят сцепления нескольких разных по типу ноэс, относимых к остающемуся тем же (в отличие от случая скрытой смены ФВ) фокусу внимания (как в приведенном примере). Вместе с тем, оставшись тем же, фокус внимания приобрел новое смысловое измерение: смена модальности при том же ФВ может служить, таким образом, альтернативным сменам ФВ средством развертывания смысла. Повествуемое движение референта (и движение смен ФВ) приостанавливается, смысл же продолжает движение в описательной модальности. Возможны и другие варианты развертывания смысла, когда, например, при том же самом остановленном ФВ смысл продвигается вперед за счет смены безоценочного описания на акт оценки, т. е. смены тонально-нейтральной модальности описания на тонально-оценочную модальность описания. Так, во фразе из лингвистического текста – «Раскрытию посреднической роли предложения (между мыслью и языком) служит понятие предикативности, которое выполняет роль универсальной отмычки ко всем тайнам предложения» – ноэса критической оценки, наслаивающаяся на безоценочные описательные или нарративные (это пересказ чужой концепции) ноэсы, приводит к тому, что при неизменности ФВ образующийся совокупный предмет речи переходит в темпоральный режим неких смысловых переходов и изменений. Он начинает пульсировать и развиваться в смысле или – в другом терминологическом контексте – погружается в нечто вроде интриги или «истории». Конечно, это история другого рода, нежели в художественном тексте или в описательной речи, изначально направленной на такой предмет (референт), который сам по себе имеет динамическую процессуальную природу. В нашем примере историзующий импульс вводится не в качестве происходящего в самом описываемом «предмете», помещенном в ФВ (в «понятии предикативности»), а создается вокруг него (в качестве фона или окружения) интерференцией модальности описания (или наррации) и тональности (акта оценки). Это «история» с тремя «эпизодами»: эпизодом ввода «предмета», эпизодом его объектного описания и эпизодом его оценки. Хотя сам «предмет» неподвижен и в данном случае неисторичен, о нем в кратком предложении рассказана «история» – назовем ее «поэтическим типом историзации смысла». Смены и наложения модальных и тональных типов актов могут, таким образом, вводить в остающийся при этом статичным предмет речи ноэтическую темпоральностъ. Природа такой темпоральности связана не только с движением модально-тонального ракурса, но и со сменой точек исхождения смысла на протяжении одного предложения (см. анализ этого же примера в Главе 4, § «Речевой центр»). С расчетом на эту перспективу можно, по-видимому, говорить, что смены ФВ – модальные, тональные – и эгологические сдвиги и наложения происходят в речи в тесном взаимодействии.
Глава 4. Точка говорения, ее эгологические модификации и кинестезы
4.1. Точка говорения
§ 86. Фокус внимания и точка говорения. Осуществляя переход к эгологической проблематике, сделаем это, как и намеревались, в тематической связке с ноэтической синтактикой, в частности, с понятием «фокус внимания», сквозь которое отчетливо просматривается вход в эгологическую область. До сих пор мы в основном описывали то, что происходит в «месте», на которое направлен фокус внимания, а также модальные и тональные характеристики соответствующих – «фокусирующих внимание» – языковых актов, но очевидно, что это только одна сторона дела. На входе и выходе процесса фокусирования внимания расположены два с разных сторон дискутируемых и трудных для концептуального схватывания полюса: «позиция, на» которую направляется теми или иными актами сознания фокус внимания, и «позиция, из» которой происходит фокусирование внимания.
Лингвистически «позиция, на которую…» – собственно ФВ – связана с проблемами, группирующимися вокруг понятий референт, денотат, значение и смысл речи, истинностное высказывание. В феноменологическом контексте эта зона расширяется: в нее входят, как мы видели, вопросы, связанные не только с ноэматическим составом, но и с семантизациеи ноэс, с интенциональным объектом и его окружением, с аттенциональными, модальными и тональными сдвигами актов сознания, соответственно влияющими на находящуюся в фокусе внимания «предметность». В перспективе тема «позиции, на которую… » связана, конечно, и с «историей» (как особо «статусным» в некоторых направлениях референтом [373] ), и с особыми же способами ее языкового выражения. Во всяком случае проблемы, возникающие в связи с «фокусом внимания», его сменами, наложениями и конфигурациями, схожи по некоторым параметрам с теми, которые обсуждаются П. Рикером в его «Времени и рассказе»; в частности, с рикеровским понятием «операция конфигурации», окруженном понятиями «интрига», «синтез разнородного», «нехронологическое» временное измерение и т. д. Нехронологическое временное измерение – «это измерение собственно конфигурации, благодаря которой интрига преобразует события в историю. Этот конфигурирующий акт состоит в „сведении вместе“ отдельных действий…, из этого многообразия событий конфигурирующий акт извлекает единство временной целостности»; «интригообразующий акт» извлекает конфигурацию из последовательности, что «раскрывается слушателю или читателю в способности истории быть прослеживаемой» . [374] Конфигурирующий акт отдаленно схож с именно нехронологически движущим высказывание фокусированием внимания (возможность такого сопоставления тем вероятней, что здесь же Рикер переходит к описанию аналогии конфигурирующего акта с операцией суждения, последнее же, как мы видели выше, также концептуально связано с актом фокусирования внимания). Вместе с тем в проблемное поле, образовавшееся вокруг «истории» как особого референта, входят и проблемы модальности и тональности, и – существенное обстоятельство – те проблемы, которые будут рассматриваться в данной главе применительно к концепту «позиция, из которой… ». Поэтому мы и не поднимали выше эти вопросы и не будем по существу касаться их и здесь: с нашей точки зрения, то, что Рикер называет интригой, а также все проблемы, группирующиеся вокруг фабулы, сюжета и, в перспективе, вокруг «истории» в ее общем референциальном понимании, могут быть «схвачены» и в той или иной мере адекватно рассмотрены только после достижения такого совокупного ракурса, который соединил бы проблемы, связанные с «позицией, на которую… », с интерсубъективно-эгологической тематикой, связанной с «позицией, из которой… ».
«Позиция, из которой» имеет отношение к проблемам, группирующимся вокруг позиции говорящего, наблюдателя, нарратора, наррататора, автора, героя и т. д. (в феноменологии – с чистым Я, его кругозором и модификациями), с возможностью или невозможностью отмысливания этих источников исхождения смысла от высказывания («смерть автора», «анонимные» или «объективные» высказывания и т. д.). Эта вторая сторона проблемы – «позиция, из которой» – и станет в данной главе основным предметом интереса. Особое место занимает в этой сфере зона, в которой проблемы «позиции, из…» и «позиции, на…» интерферирующе сливаются (здесь, как мы увидим, возможны взаимные превращения, прежде всего – трансформации «позиции, на…» в «позицию, из…»).
Сразу зафиксируем сквозную операциональную параллель: сменяться по мере развертывания высказывания может как «позиция, на которую» (ФВ), так и «позиция, из которой» – последнюю мы терминологически закрепим как «точка говорения» [375] или «инстанция говорения», «частный источник смысла». Сменам и наложениям подвержены также, как мы видели, и языковые модальности, и разновидности тональности. Точка говорения сменяется в высказывании как отдельно и независимо (в других местах фразы) от смен ФВ, модальностей и тональностей, так и совместно с ними. Обладая несколькими типологическими разновидностями, смены точки говорения обогащают семантически облаченный смысл высказывания не семантизированными смыслами сложной природы и состава.