Непрямое говорение
Шрифт:
Интересующие нас, в частности, эмоциональные переживания тоже могут опираться на сенсуальные переживания. Интенциональны ли эмоции? Интенциональна ли экспрессия? Тональность? Представляют ли они собой ноэсы, содержащие смысл? Это принципиальные вопросы для языкового разворота темы – ведь только то, что наделено смыслом, что одушевлено, может стать предметом сознательного [421] языкового выражения – как прямого, так и непрямого, полного или неполного, семантического или несемантического (в дальнейшем эта проблематика будет обсуждаться в связи с понятиями экспрессии, импрессии и в целом тональности). Что касается мнения Гуссерля, то, насколько можно судить из последующего, он склонен был видеть в эмоциях интенциональные переживания: «Во всяком случае во всей феноменологической области… главенствующую роль играет примечательная двойственность и единство сенсуальной гюле и интенциональной морфе. На деле, эти понятия материи и формы ото пара понятий коррелятивна ноэме и ноэсе> прямо-таки навязывают себя нам, когда мы актуализуем какие бы то ни было ясные созерцания или же со всей ясностью осуществленные
Гуссерль тоже выходит далее в комментируемом параграфе на ноэтику Объяснив, почему считает невыгодным из-за разного рода терминологических двусмысленностей использовать понятия «первичное содержание» и «чувственное содержание», Гуссерль заключает необходимостью ввода новых терминов, включая «ноэсу»: «Все это, вместе взятое <всякого рода двусмысленности, связанные с употреблением понятия «чувственное»), было вынужденно порождено давним переносом «чувственности» в первоначально более узком смысле на сферу душевности и воления <на интересующую нас сферу), а именно на интенциональные переживания, в каких в качестве функционирующих «материалов» " выступают чувственные данные только что названных сфер. Так что у нас вновь появляется потребность в новом (заменяющем «чувственность») термине… – в качестве такового мы выберем выражение «гилетические данные», или же «материальные данные», – или попросту «материалы»… ». И далее – выход к ноэтике, формующей эти материалы: «Формует материалы, обращая их в интенциональные переживания и внося сюда специфику интенциональности, то самое, что придает специфический смысл высказываниям о сознании: именно в связи с этим сознание ео ipso указывает на нечто такое, сознание чего оно есть. Поскольку же, далее, выражения вроде „моментов сознания“, „осознанности“ и тому подобные словообразования, и равным образом и выражение „интенциональные моменты“ совершенно непригодны по причине многообразия эквивокаций…, то мы вводим термин „поэтический момент“, или же, короче, „ноэса“. Ноэсы и составляют специфику нуса в самом широком смысле этого слова, – нус и возвращает нас, согласно со всеми его актуальными жизненными формами, к cogitationes, а затем и к интенциональным переживаниям вообще <т. е. не только к когнитивным актам)… Одновременно тут весьма кстати оказывается и то, что слово «нус» напоминает об одном из отмеченных своих значений, именно о «смысле», хотя «наделение смыслом», осуществляющееся в ноэтических моментах, объемлет многое, а то «наделение смыслом», какое примыкает к отчетливому понятию смысла, – лишь в качестве фундамента».
Получается: да, когнитивные акты составляют фундамент смысла, но смысл «объемлет многое» – в том числе сферы душевного и воли. Отсюда – «с хорошим основанием можно было называть и психической эту поэтическую сторону переживаний», но после разбора терминологических сложностей Гуссерль отказывается от этой возможности: «Итак, мы остаемся при слове „поэтическое“ и тогда говорим: В потоке феноменологического бытия есть слой материальный и слой поэтический. Феноменологические рассуждения и анализы, особо относящиеся к материальному, могут называться гилетически-феноменологическими; те же, что, с другой стороны, сопряжены с поэтическими моментами, – поэтически-феноменологическими». «Несравненно более важные и богатые анализы, – заключает параграф Гуссерль, – производятся на этой стороне ноэтического». Включая – добавляем от себя – анализы ноэтических компонентов смысла языковых высказываний, имеющих как прямые, так и непрямые формы выражения.
Экскурс 4 Номинирование ноэтического смысла над ноэматическим у М. Хайдеггера
Здесь, разумеется, не предполагается охватить означенную тему в ее сколько-нибудь полном объеме; мы коснемся ее в той мере и в том ракурсе, которые интересны для наших узких целей – для контрастного сопоставления с другими версиями того, что названо здесь «поэтическим смыслом» (в частности, для проводимого непосредственно в тексте сопоставления с Бахтиным). Речь пойдет только о небольшой работе М. Хайдеггера «Что такое метафизика?». [422] При ее цитировании в угловых скобках помещены наши краткие комментарии.
Оспаривание сугубо ноэматического подхода к смыслу можно усмотреть в хайдеггеровской критике науки как подчеркнуто дающей слово «исключительно самому предмету» – аналогу «ноэмы»: «5 каком-то отношении к сущему находятся ведь и донаучная и вненаучная деятельность или бездеятельность человека. У науки в противоположность им есть та характерная особенность, что она присущим только ей образом подчеркнуто и деловито дает первое и последнее слово исключительно самому предмету». «Сущему» как сфере ноэматических уловлений противопоставлено «Ничто», которое мы и предлагаем толковать как сферу «ноэтических» уловлений в их особенном, хайдеггеровском понимании (см. ниже): «Наука не хочет ничего знать о Ничто. Но с той же очевидностью остается верным: когда она пытается высказать свою собственную суть, она зовет на помощь Ничто… как раз когда человек науки удостоверяет за собой свою самую подлинную суть, он явно или неявно говорит о чем-то другом шоэматика скрывает за собой какое-то иное измерение смысла). Исследованию подлежит <"говорит" наука) только
«Наш вопрос <вопрос о Ничто: что и как оно есть> обычно привлекаемое основное правило всякого мышления вообще, положение об избежании противоречия, общезначимая «логика» подсекают… в корне. Мышлению, которое по своей сути всегда есть мышление о чем-то <о ноэматическом составе) поистине пришлось бы, занявшись продумыванием Ничто, действовать наперекор собственной сущности… Поскольку, таким образом, нам вообще отказано в возможности сделать Ничто предметом <ноэмой>, со всем нашим вопрошанием о Ничто мы уже подошли к концу – при условии, что в данном вопросе «логика» шоэматический гуссерлев смысл) возвышается как последняя инстанция, что рассудок есть средство, а мышление – способ уловить Ничто в его истоках и принять решение о путях его потенциального раскрытия… Так ли уж надежна, однако, предпосылка этих рассуждений?».
«Не надежна», говорит Хайдеггер и предлагает выйти не только «за» ноэматику, но и «за» рассудочную ноэтику – в некую, условно, экзистенциально-экспрессивно-тональную первоосновность всего: «Мы будем утверждать: Ничто первоначальнее, чем Нет и отрицание <рассудочная ноэса>. Если этот тезис правомочен, то возможность отрицания как действия рассудка и вместе с ней сам рассудок зависят неким образом от Ничто… Где нам искать Ничто? Как нам найти Ничто?».
Чтобы найти Ничто, надо знать «сущее в целом». Ноэматика здесь бессильна, но можно искать «сущее в целом» в экзистенциально-тональной сфере «настроенностей» сознания – в скуке, тоске, радости, волевой деятельности (по существу – это гуссерлевы «ноэсы сферы душевного и воли»): «Даже тогда, и именно тогда, когда мы не заняты непосредственно вещами и самими собой, нас захватывает это „в целом“ – например, при настоящей скуке. До нее еще далеко, когда нам просто скучна эта книга или этот спектакль, эта профессия или это безделье. Она врывается, когда „берет тоска“. Глубокая тоска, бредящая в безднах нашего бытия, как глухой туман, сдвигает все вещи, людей и тебя самого вместе с ними в одну кучу какого-то странного безразличия. Эта тоска приоткрывает сущее в целом. Другую возможность такого открытия таит радость от близости человеческого бытия… Подобное настроение, когда „все“ становится таким или Другим, дает нам – в лучах этого настроения – ощутить себя посреди сущего в целом. Наша настроенность не только приоткрывает, всякий раз по-своему, сущее в целом, но такое приоткрывание – в полном отличии от просто случающегося с нами – есть одновременно фундаментальное событие нашего человеческого бытия <"ноэсы сферы душевного и воли" первичны по отношению к ноэматическому составу и рассудочной ноэтике>. То, что мы называем такими «ощущениями», не есть ни мимолетный аккомпанемент нашей мыслительной и волеполагающей деятельности, ни просто побудительный повод к таковой, ни случайно наплывающее состояние из тех, с какими приходится как-то справляться».
Но и это паллиатив: «Впрочем, как раз когда настроения ставят нас таким образом перед сущим в целом, они скрывают от нас искомое нами Ничто». В истинном смысле выводит нас к Ничто архетипическое в этом отношении «настроение» или «состояние» (т. е. архетипическая ноэса) – «ужас»: «Случается ли в бытии человека такая настроенность, которая, подводит его к самому Ничто? Это может происходить и действительно происходит – хоть достаточно редко – только на мгновенья, в фундаментальном настроении ужаса (страха)». Ужас не обычная ноэса – он беспричинен и беспредметен (безноэмен): «Под этим „ужасом“ мы понимаем не ту очень частую склонность ужасаться, которая, по сути дела, сродни излишней боязливости. Ужас в корне отличен от боязни. Мы боимся всегда того или другого конкретного сущего, которое нам в том или ином определенном отношении угрожает. Боязнь перед чем-то касается всегда тоже чего-то определенного… боязни присуща эта очерченностъ причины и предмета… ».
Если относительно душевно-волевой сферы ноэматика еще сохраняет свое, впрочем, и там уже часто «подсобное», значение, то здесь Хайдеггер предлагает полную «предметоктомию», перерождающуюся в «ноэмоктомию»: «Хоть ужас есть всегда ужас перед чем-то, но не перед этой вот конкретной вещью. Ужас перед чем-то есть всегда ужас от чего-то, но не от этой вот конкретной вещи. И неопределенность <не только несемантизуемая, но неоформленная и неоформляемая ноэмносты того, перед чем и от чего берет нас ужас, есть вовсе не простой недостаток определенности, а сущностная невозможность что бы то ни было определить <сущностная невозможность ноэматизировать и тем более семантизировать). Она обнаруживается в нижеследующем известном объяснении. В ужасе, мы говорим, «человеку делается жутко». Что «делает себя» жутким <какая «ноэма», какой субъект?) и какому «человеку»? Мы не можем сказать, перед чем человеку жутко <идея состояний, лишенных ноэм в принципе). Вообще делается жутко. Все вещи и мы сами тонем в каком-то безразличии. Тонем, однако, не в смысле простого исчезновения, а вещи поворачиваются к нам этим своим оседанием как таковым. Это оседание сущего в целом наседает на нас при ужасе, подавляет нас. Не остается ничего для опоры. Остается и захлестывает нас – среди ускользания сущего – только это «ничего». Ужас приоткрывает Ничто <приоткрывает полное отсутствие ноэм, идей, смыслов как элементов «сущего»).