Несколько шагов до прыжка
Шрифт:
— А вот здесь, — Геллерт остановил музыку почти в самом конце, — тут почти совсем нет инструментального сопровождения, сам слышишь. Считай, одни слова. Так вот, на этом отрывке я хочу от тебя максимального артистизма, понимаешь? Именно здесь.
Криденс прищурился. Что-то было не так. Что-то определённо было не так — понять бы только, что именно. Пару минут назад в комнате царила привычная тёплая атмосфера, Геллерт язвил и выдрючивался, и вдруг…
— Чтобы компенсировать почти голый вокал? — рискнул Криденс. Откуда-то он почти знал, что дело не в этом, что истинный смысл этого «максимального
Геллерт закусил губу и глянул куда-то в сторону от Криденса. Глянул с невнятной… тоской, что ли?
Нет, вряд ли. Ну какая тоска… Тоска — это вряд ли про Геллерта…
— Да, — с едва заметной запинкой ответил он. — Чтобы компенсировать. Молодец. Соображаешь.
Он пощёлкал мышью, отматывая трек на десять секунд назад, и снова воспроизвёл его. Криденс молча слушал выученные наизусть слова. Французский он, конечно, знал, но больше в рамках нужных им терминов и повседневного общения в кафе и магазинах. Но перевод песни был ему известен.
Добро причиняет боль.
Когда ты любишь, твоя ненависть совершенно нормальна…
Твою мать.
Осознание чуть не сковырнуло Криденса с кресла. Сразу вспомнился тот дурацкий день в кафе, когда Геллерт только сообщил, какую мелодию выбрал, и как настаивал на ней, и как они с Альбусом снова ссорились, и…
«Настоящие наслаждения заключаются в мучениях», — пропели из динамиков. Криденс встряхнул головой.
Ага.
Ну-ну, мистер Гриндельвальд.
— Ну и дурак, — внезапно вырвалось у Криденса. Геллерт вскинул голову, глядя на него немного изумлённо, немного — угрожающе, но пугаться не было ни времени, ни желания. — А поговорить?.. Ты думаешь, если покажешь ему вот это всё… моими руками, ногами и вообще телом, всё наладится?..
Было даже странно такое высказывать, он чувствовал, что откровенно лезет не в своё дело, но… но если он всё понял правильно, то прямо сейчас это самое дело начинало принадлежать и ему тоже. А значит, он имел право.
Геллерт резко выдохнул сквозь стиснутые зубы. В глазах полыхнул такой огонь, что Криденс мимолётом подумал: будь пламя не метафорическим, пришлось бы самому Геллерту бежать за огнетушителем и срочно спасать своего фигуриста.
— Скройся с глаз, Криденс, — прошипел Геллерт. — Быстро. Если тебя, разумеется, не затруднит.
Яд в его голосе тоже мог бы свалить Криденса замертво, если бы был настоящим.
Он молча поднялся и вышел из комнаты.
Вопреки всему, отчего-то тянуло улыбаться.
Он постарается.
На кухне Криденсу чуть ли не в лицо влетел попугай — ах да, Ланц — и что-то возмущённо прокричал на своём, птичьем. Криденс повёл плечами в извиняющемся жесте, хотя и сомневался, что его поймут. Надавив на кнопку кофемашины, он сел за стол и слепо уставился на свои руки.
Если вдуматься, ни черта-то он не знал о своих наставниках. Кроме того, что они в своё время были соперниками на европейском и мировом льду, что Альбус ушёл в тренеры на год раньше, чем окончил карьеру Геллерт, что с этим самым окончанием была связана какая-то невероятная вакханалия в СМИ, что они начали работать вместе в
А тут, оказывается, такое.
Криденс жёстко прикусил губу и раздражённо глянул на запищавшую кофеварку.
И что ему теперь делать-то с чужими чувствами, а?!
В своих бы разобраться сначала…
Налив себе кофе, он снова сел за стол и начал гипнотизировать взглядом уже чашку. «Максимальный артистизм», значит…
Как бы так…
Сам бы подсказал!..
Из коридора донеслись шаги, Криденс медленно поднял голову.
Геллерт, успокоившийся явно не до конца, уселся напротив.
— Я был резок и несдержан, — выплюнул он. Криденс мысленно хмыкнул: да уж, для Геллерта, тем более в нынешнем состоянии, это могло сойти за настоящее извинение.
— Тебя можно понять, — осторожно ответил он, отхлебнув кофе. — Я не в обиде, я сам перегнул.
— Хорошо, — Геллерт выдохнул, глянул на кофемашину, на Криденса…
Без лишних слов встав, он наполнил вторую кружку и протянул её Геллерту.
Помолчали.
— Послушай, — тихо заговорил Криденс, глядя в стол, — я, конечно, не… ну… Словом, что у вас случилось-то?
Геллерт с силой сжал пальцами ручку чашки. Криденс прищурился и напрягся, готовый то ли бежать, то ли успокаивать: на его памяти Геллерт делал так только тогда, когда отчаянно нервничал.
— Две тысячи восьмой год, Криденс, — коротко ответил он. — Поищи, посмотри и почитай. Сам поймёшь. Потом поговорим. Извини, я сейчас… не в том состоянии, чтобы всё тебе объяснять.
Криденс неловко поднялся. Что-то подсказывало ему: возвращаться в жилую комнату и прямо сейчас искать на ноутбуке Геллерта информацию о Чемпионате две тысячи восьмого — как раз года окончания карьеры Геллерта — не лучшая идея.
— Я вернусь скоро, — скомкано пообещал он, кидаясь к выходу из квартиры.
В сумке лежал планшет, а в паре домов от этого было неплохое кафе с интернетом.
…«Я откатал её… с посвящением, скажем так. О, нет-нет, не спрашивайте, кому. На этот вопрос мой ответ заранее — “без комментариев”. Но могу сказать, что посвящена она оказалась… от и до».
«Но вы ведь не могли планировать ваше падение, мистер Гриндельвальд?»
«Конечно же, нет. Но оно тоже вполне неплохо вписалось в рамки посвящения».
Дальше шли предположения, восклицания и прочая газетная шелуха.
Криденс ткнул в экран, закрывая страницу с интервью, и полез на youtube.
В наушниках зазвучала мелодия «Любовной истории», переходя через две минуты в «Speak softly love». На лице тридцатипятилетнего Геллерта на экране читались такие ярость, напряжение и отчаяние, что Криденс чуть не отпрянул от планшета.
Последние двадцать секунд программы он явно катал на одной злости. Ещё бы, после такого падения, после травмы… О травме тоже писали газеты: всю прессу две тысячи восьмого, писавшую о том Чемпионате мира, Криденс уже перелопатил, какую только смог найти.