Несколько шагов до прыжка
Шрифт:
Впрочем, она была разумной девочкой, и даже если что-то поняла, не станет ни с кем делиться своими мыслями и подозрениями, пока не решит, что пора или необходимо. Можно было, пожалуй, выдохнуть.
— Уверен, — ответил он, откатываясь подальше. В голове всё ещё звучали такты «Palladio», для программы под которую они, собственно, и отрабатывали этот риттбергер. — Так что иди сюда, и сделайте прыжок так же, как мы сейчас. И будете делать все полчаса, пока у нас не кончится время.
Куини, улыбнувшись, подъехала к Ньюту и остановилась, готовая заходить на прыжок. Персиваль отъехал к бортику, прислонился к нему и, заведя руку за спину, вцепился в
О том, что он увидел в следующие несколько секунд, он смело мог бы сказать: «Идеально». И сказал, собственно.
— Молодцы, — прибавила и Серафина, глядя на них обоих с такой гордостью, словно бы сама произвела их на свет и с пелёнок воспитывала на льду.
Ньют, развив какую-то невероятную скорость, подъехал к Персивалю и неожиданно повис у него на шее, словно только что не отработал рядовой прыжок, а откатал минимум короткую программу на Чемпионате мира. Мгновение спустя к нему присоединилась и Куини, и Персиваль мимоходом порадовался, что так удачно встал у бортика: не сделай он этого, и на льду могла бы образоваться куча-мала.
— Спасибо, — выдохнул Ньют, отстранившись через пару секунд, совершенно сумасшедший, оглушённо-счастливый. У Персиваля даже дух захватило от явившейся ему красоты и открытости. — Спасибо, Персиваль. Если бы не ты…
— Справились бы, — перебил он, совершенно не желая слушать подобные комплименты. В своих фигуристов он всегда верил куда больше, чем в себя самого как тренера.
Ньют упрямо мотнул головой:
— Но если бы не ты, это заняло бы куда больше времени. Спасибо. Мы ещё попробуем.
Персиваль кивнул и улыбнулся. Доехал до выхода, слез со льда, натянул чехлы и без сил упал на скамью.
Плечи всё ещё горели огнём после того, как на них побывали руки Ньюта.
И ему решительно не хотелось ничего с этим делать.
~
Адреналин всегда мешал уснуть — даже если вырабатывался несколько часов назад.
Ньют в третий раз перевернулся в постели, вздохнул, открыл глаза и уставился в пространство. Сегодняшняя тренировка далась ему настолько тяжело, насколько это вообще было возможно. По крайней мере, в самом начале.
Напрочь забылось то, что риттбергер — не самый сложный прыжок: в одиночестве, интереса ради, он в своё время и флип делал. Двойной, конечно, но тем не менее. И то, что когда-то, с Тиной, он его на соревнованиях вытянул. Не вытянула именно Тина, и, возможно, сегодня тоже сказалось именно её присутствие на льду: Ньют не мог смотреть на неё и не вспоминать тот неудачный прыжок, не давший им подняться выше семнадцатого места даже в короткой программе. И рассинхронизацию. И собственный недокрут сальхова — мало того, что недокрут, так ещё и приземление на две ноги…
Так что, признаваясь Персивалю в том, что «слишком много думает», Ньют отнюдь не кривил душой.
Вообще говоря, такой откровенной и явной поддержки Ньют от Персиваля не ожидал. Он думал, что ему дадут прийти в себя, никак не потревожив, максимум — заглянут в тренерскую, принесут стаканчик пресловутого какао, оставят на журнальном столике и уйдут. И только потом — начнут разговор, будут искать корень проблемы, похлопают по плечу, объяснят, что он делает не так…
Персиваль вёл себя, мягко говоря, странно. Это был не первый срыв Ньюта за все четыре года их сотрудничества, и ни разу до этого Персиваль его не обнимал, не прижимал к себе, не гладил по спине и по голове, и уж тем более — не называл «своим хорошим». Последнее вообще не хотело укладываться у Ньюта в голове, и
Но он был бы готов поклясться, что Персиваль это произнёс.
Ньют перевернулся на спину и уставился в потолок, как будто бы там мог быть написан ответ на вопросы «Что это было?» и «Что теперь делать?» Потолок ответил ему безупречной белизной и яркой полосой от света фонаря, пробивавшегося через щель между задёрнутыми шторами. Значит, ответы нужно было искать самостоятельно.
И вот что его дёрнуло просить Персиваля отработать прыжок вместе? Конечно, это было распространённой практикой, в своё время Дамблдор тоже с ним прыгал — правда, тогда всего-навсего сальхов — и сам Персиваль именно подобным образом демонстрировал Патрику риттбергер, но ни Ньют с Дамблдором, ни Патрик с Персивалем после отработки элемента не входили в позицию для следующего, словно на реальных соревнованиях. Словно реальные партнёры.
Ньют вздрогнул и натянул одеяло чуть ли не подбородка, хотя прекрасно знал: странно холодное начало мая точно не было причиной его дрожи.
Он пытался убедить себя, что Персиваль сделал бы это для любого из них. Даже для всегда каменно-спокойного Ричарда, вздумай тот вдруг психануть и сорваться. Но что-то подсказывало ему, что убеждениям этим нет никакой цены, и что они не выдержат никакой критики.
Конечно, они приятельствовали. Пожалуй, больше, чем многие другие фигуристы со своими тренерами. Год назад Персиваль в порыве откровенности признался, что никогда не мог позволить себе такую «вредную роскошь», как дистанция между ним и его подопечными: не хотел, дескать, становиться похожим на своего собственного тренера, с которым вне катка все пятнадцать лет работы не виделся и кроме как по делу не общался. Ньют этому легко верил: старика Фишера он видел пару раз, мельком, но этого хватило, чтобы понять: тот всегда чётко разделял жизнь на катке и личную. Может, это и было правильно, но Ньют вряд ли смог бы работать с таким-то тренером. Так что с Персивалем ему очень и очень повезло. И не только в этом, да…
Но несмотря на достаточно близкие и тёплые отношения — теплее, пожалуй, чем у Ньюта были хоть с кем-нибудь за всю жизнь, не считая Тесея, конечно же — он никак не мог ожидать ни объятий, ни таких слов в утешение. С учётом того, что за все четыре года ничего подобного никогда не происходило. Даже намёка на это. Максимум — Персиваль мог сжать плечо, пообещать после тренировки до отвала напоить мятным чаем у Якоба, и по крупицам разобрать ошибку. Но обнимать, гладить и позволять себе настолько личные выражения…
У Ньюта был только один вариант того, что это могло бы значить. И он ему… нет, никаким «не нравился» здесь и не пахло. И тем более, никаким страхом. Просто… он не очень хорошо разбирался в людях, даже в тех, кто имел прямое отношение к его профессии. И поэтому допускал, что вариантов могло быть на самом деле гораздо больше одного.
Повернувшись лицом к стене — да что ж такое-то! — Ньют тщетно поморгал, пытаясь дать векам усталость, и прерывисто вздохнул. Самым любопытным и интересным было даже не то, что он совсем не возражал, если этот его «вариант» действительно оказался бы единственно верным. А то, что он чертовски боялся на самом деле ошибиться. Попасть впросак, понять всё неправильно — и привести их обоих к чудовищно неловкой ситуации, после которой придётся ещё очень долго восстанавливать нормальные отношения.