Нескучный сад
Шрифт:
— Я тебе все расскажу. Тебе одному, ладно?
— Ладно, — ответил Роберт.
6
Была у Гриши Четверга страсть, которой он не стеснялся и не пытался скрывать: он писал пьесы.
Писал он их удивительно быстро — за несколько дней обычно пьеса была готова. И однажды он собирал нас в каком-нибудь пустом классе и, волнуясь, ероша свои жесткие волосы, начинал читать очередное произведение.
Читал он с выражением, старательно меняя голос, иногда
Кончив читать, он обводил нас усталым и одновременно горделивым взглядом и спрашивал:
— Понравилось?
— Понравилось! — хором отвечали мы, потому что, даже если нам и не всегда нравились Гришины пьесы, мы не хотели его обидеть.
Гриша краснел от удовольствия, широко улыбался.
— Вот филармония, — бормотал он. — Мне ведь тоже, в общем-то, нравится почему-то…
Темы его пьес были различны, но всегда связаны с событиями, волновавшими всех нас; он писал о папанинцах, челюскинцах, о строительстве каналов в степях, об альпинистах, штурмующих горные вершины, о героях гражданской войны…
Почти все его пьесы шли на нашей школьной сцене. Мы разучивали роли и выступали на школьных вечерах.
Разумеется, Гриша был нашим бессменным режиссером.
Обычно добрый, уступчивый, рассеянный, он преображался во время репетиций, становился придирчивым, несносным. Так однажды он разорался на Лешку и чуть не довел его до слез лишь за то, что Лешка, произнеся положенную ему фразу: «А теперь мы уедем…» — сказал: «А тетерь мы уедем…»
Мне редко приходилось играть в его пьесах.
Гриша сказал мне раз и навсегда:
— У тебя все равно ничего не получится. Нет никаких способностей.
Но однажды он написал пьесу, в которой должно было участвовать что-то около пятидесяти действующих лиц, и он решил дать мне маленькую роль.
Я ликовала. Втайне я считала себя актрисой, мечтала после окончания школы пойти в театральное училище, но никому, даже Вале, даже Роберту, не поверяла своей мечты.
Пьеса называлась «Мы с тобой, Испания». Сюжет ее был несложен.
У отца два сына — республиканец и франкист. Оба любят одну и ту же девушку, по имени Лючия, которая любит республиканца и воюет вместе с республиканцами против франкистов.
В конце пьесы республиканец Педро убивает своего соперника и брата Хосе и вместе с Лючией уходит в горы защищать Мадрид.
Педро играл Сева Столяров. Севу все в школе дружно считали без пяти минут артистом.
Сева ужасно фасонил: на переменах постоянно читал какие-то загадочные книги. Когда его спрашивали, что это за книги, он важно отвечал: «Мастерство актера» Моисси, или «Жизнь Щепкина», или еще что-нибудь в этом роде, при этом он откидывал назад свою красивую голову, как бы позируя перед невидимым
Сева удивительно подходил к своей роли. Когда он вышел на сцену в красной сатиновой рубашке, сдвинув синий берет чуть набок, зал невольно ахнул: испанец, да и только!
Хорош был и Зденек в роли брата Педро — Хосе. Только, по-моему, он чересчур намалевал себе брови и так таращил глаза, что казалось, еще немного и они выскочат из орбит. Зденек ходил по сцене, подбоченившись, высоко закинув голову, и поминутно хватался за кинжал, висевший у него на боку.
По его мнению, только так должен был вести себя настоящий франкист.
А вот Лючия — Валя, скажу прямо, совсем не походила на испанку, хотя надела пышный черный парик и щедро намазала морилкой лицо и руки.
Плечистая, с малиновым румянцем на круглых щеках, с чуть заплывшими глазами, она старательно кричала:
— Но пасаран, Педро! Верь мне, они не пройдут!
В пьесе участвовали солдаты республиканской и франкистской армий, бойцы интернациональных бригад, испанцы и испанки.
Мне была поручена роль крестьянской девушки. У меня даже не было имени. За все три действия я должна была произнести несколько раз всего два слова: «Вон франкисты!»
Я выходила на сцену и, приставив ладонь к глазам козырьком, вглядывалась в даль, высматривая врага. Время от времени я кричала истошным голосом:
— Вон франкисты!
Тогда на сцене начиналось столпотворение. Республиканцы, усиленно топоча ногами, бежали за кулисы и там шумели, кричали, стучали в железные кастрюли, имитируя ожесточенный бой. Потом вновь возвращались, повоевав сколько следует, а я опять всматривалась в даль и снова кричала:
— Вон франкисты!
Больше мне никаких слов по роли не полагалось.
О, как отчаянно, как исступленно завидовала я артистам — исполнителям главных ролей!
Даже Лешка, игравший отца братьев-соперников, выглядевший препотешно, нацепив длинную бороду из кудели, и тот вызывал у меня бешеную зависть.
Еще когда только распределяли роли, я надеялась, что мне поручат что-нибудь значительное, но Гриша без лишних слов протянул мне тонкий листок бумаги.
— Это тебе, — сказал он. — Не роль — филармония. — Посмотрел на мое огорченное лицо и утешил меня: — Ты самая первая выходишь на сцену.
Я взглянула на жалкий листок, потом увидела в руках Вали толстую тетрадь с текстом ее роли, и слезы брызнули из моих глаз.
Однако я все-таки решила играть. Я сказала сама себе: «Нет маленьких ролей, есть маленькие актеры».
Так говорил обычно Сева Столяров.
У меня была превосходная память. Я быстро выучила свои слова. Да и что тут было учить!
Валя пожаловалась мне:
— Тебе хорошо, а мне-то сколько зубрить!
«Мне бы твою роль, — с горечью подумала я. — Уж я бы показала!»