Нескучный сад
Шрифт:
9
Мы все больше сближались с Робертом. Незаметно для самого себя он вдруг вытеснил Зденека. И получилось так, что главным у нас вместо Зденека стал Роберт.
Почему? Может быть, потому, что он был правдивый. Он не умел, не мог сказать даже самой пустяковой неправды, не стремился выделиться, щегольнуть своим умом, или памятью, или силой.
Мы не только подружились с Робертом, мы полюбили его. Лешка Елистратов просто ходил за ним по пятам, смотрел ему
Валя откровенно признавалась:
— Роберту можно верить!
Помню, однажды многострадальный Лешка попал в больницу — он упал на катке и сломал ногу.
Мы с Валей отправились навестить его. Врач в больнице сказал нам, что кости сильно раздроблены, возможно даже, они срастутся криво, и Лешка обречен на всю жизнь остаться хромым.
Валя и я испугались, но постарались не показывать Лешке своего испуга.
Мы вошли в палату с очень веселыми лицами, смеясь немного громче, чем это полагалось.
Увидев нас, Лешка заморгал, и нижняя губа его задрожала.
— Надо же так, — сказал он. — Все катаются, и хоть бы что, а я, наверное, охромею навсегда…
Очевидно, до него дошли какие-то разговоры в больнице.
Мы с Валей наперебой стали утешать его.
Мы приводили множество примеров, известных нам, рассказывали о том, как своими глазами видели разможженные руки и ноги, которые так хорошо срослись, что стали еще лучше, чем были. Мы смеялись и трещали наперебой, и мало-помалу Лешкино лицо немного повеселело, он даже умял при нас бутерброд с колбасой и яблоко, а до этого, по его словам, ему кусок в горло не лез.
Потом мы ушли, и на наше место пришел Роберт.
Однако он не пробыл у Лешки и десяти минут. Он вышел к нам. Мы ждали его в садике, перед больницей. Сказал, заикаясь сильнее обычного:
— Черт знает что! Лучше бы я не ходил…
И пояснил нам: Лешка спросил его, как он думает, срастется ли нога, а он, Роберт, ответил, что врачи боятся — вдруг он останется хромым.
— Недотепа ты! — с досадой сказала Валя.
— А что же я должен был ответить? — спросил Роберт, с виноватым видом глядя на Валю.
— Все, что угодно, врать в три короба, только бы успокоить его!
— «Врать в три короба»! — повторил Роберт и вдруг рассердился: — Я лучше ходить не буду!
Он так горячо, так страстно произнес эти слова, что мы сразу поверили: он и в самом деле лучше ходить не будет, а врать не сумеет, как бы мы его ни просили.
Много позднее, когда Лешкина нога все-таки, наперекор всем опасениям, срослась правильно, кто-то из нас рассказал Грише Четвергу о словах Роберта.
Гриша сказал:
— А что ж, за одно это уже можно уважать человека!
И вскоре Гриша предложил нам:
—
— Давайте, — подхватила Валя, которая всегда была, как она говорила, за правду, хотя и могла нередко приврать. — Я — за!
Лешка спросил глубокомысленно:
— Всегда? А это все-таки трудно всегда говорить одну лишь правду?
— Это дело привычки, — ответила ему Валя, словно сама только и делала всю жизнь, что говорила одну лишь правду. — Привыкнешь, и уже совсем не будет трудно.
— Верно, — сказал Гриша и стал приводить нам примеры того, как правдивы, безукоризненно честны были великие люди прошлого.
Он рассказал о Сократе и Копернике, которые никогда не лгали и потому поплатились жизнью, о декабристах, не боявшихся выложить всю правду прямо в лицо царю.
Зденек шепнул Вале на ухо:
— Выходит так: будешь говорить одну правду — погибнешь!
— Пусть так, — упрямо сказала Валя. — Все равно надо стараться говорить правду. Только правду!
Озабоченно сдвинула брови.
— Ну, а если все-таки вдруг соврешь? Нечаянно, не желая, но ведь и так бывает…
— Не должно бывать! — отрезал Гриша. — Раз договорились — стало быть, выполняй!
— Я придумал, — сказал Зденек, покусывая свои четко очерченные губы. — Я придумал: кто соврет — платит штраф.
— В каком размере? — спросила практичная Валя. — И потом чем?
Зденек задумался. И мы все тоже не знали, что сказать.
Лешка поднял руку.
— Я знаю, — сказал он. — Пусть будет такой штраф — одно перо.
— Какое перо? — переспросила я.
— Обыкновенное, — ответил Лешка. — Каким пишем.
— Филармония, — одобрительно сказал Гриша. — Такой штраф доступен каждому.
Он сбегал в буфет и принес оттуда пустую коробку из-под печенья.
— Сюда будем складывать перья.
— Пусть их совсем не будет, — вздохнул Лешка.
— Пусть, — согласился Гриша.
Мы держались что-то около недели. Мы скрупулезно старались говорить одну лишь правду везде, где бы мы ни были, — дома, в школе, на катке, в кино…
Но всегда правду говорить тяжело, это я поняла на собственном примере.
Лучше всех учителей ко мне относился учитель географии Алексей Михайлович Козлов. За глаза мы его звали «Козел», не только потому, что у него была такая фамилия, а еще и потому, что он любил петь и всерьез считал себя обладателем очень приятного голоса.
Он часто выступал на школьных вечерах самодеятельности, исполнял романсы Глинки, Чайковского, русские народные песни. Пел он, закатив глаза и прижимая руки к сердцу, так искренне переживая и волнуясь, что мы боялись иной раз, как бы он не пустил петуха.