Нескучный сад
Шрифт:
Но я ничего не сказала Вале. Я была хорошим товарищем и не хотела омрачать ей удовольствие.
Ведь каждый понимал: Валя ужасно гордится своей главной ролью и все ее жалобы только для виду, а на самом деле…
Настал день премьеры. Все мы, артисты, волновались и переживали. Даже самые незначительные, вроде меня.
Раздвинулся занавес. В зале постепенно затих говор и шум. Я вышла на авансцену и стала пристально вглядываться куда-то в конец зала.
Некоторые зрители стали тоже оборачиваться,
Гриша из-за кулис громко произнес:
— Не оборачивайтесь, это нужно по роли…
Только тогда в зале перестали оглядываться назад.
Потом на сцене появились Сева и Валя, влюбленные друг в друга, и стали добросовестно произносить длиннейшие тирады.
Гриша любил использовать в своем творчестве долгие периоды и придаточные предложения.
— «Мы боремся за свободу не только испанцев, но и всех людей мира, которые жаждут свободы и равноправия», — чеканила Валя.
А Сева, чуть подвывая, как и подобает подлинному артисту, ответствовал ей:
— «За нас, вместе с нами на поле боя выходят бойцы интернациональных бригад, которым дороги и близки дела и интересы трудящихся, которые вместе с нами жаждут свободы и равноправия для всех трудящихся…»
Ну, и так далее, в том же роде, а я все смотрела вдаль, словно ничто меня не касалось, и время от времени кричала:
— Вон франкисты!
Тогда начинался бой. Пыль столбом стояла на сцене. Франкисты и республиканцы яростно сражались друг с другом; у бедного Лешки даже отлетела борода, а Валя потеряла один башмак.
И только я стояла, как тумба, на одном месте, и невидимые миру слезы застилали мои глаза.
До сих пор не могу понять, как сорвались у меня первые, не положенные по роли слова.
Ко мне подошел Сева и стал рядом со мной. Он тяжело дышал после боя и смотрел на меня невидящим взглядом. Он был просто упоен своей ролью.
И вдруг я обернулась к нему и сказала:
— Педро, послушай, что я хочу тебе сказать…
Он обалдело взглянул на меня и отошел в сторону. Я схватила его за руку.
— Подожди, Педро, — сказала я. — Дай мне открыть тебе глаза…
Сладкий холодок вдохновения охватил меня. Внезапно я понеслась, как с горы.
— Слышишь, Педро? Сейчас ты узнаешь страшную тайну!
Сева кашлянул и растерянно обернулся. Но я крепко держала его за руку.
— Там франкисты, кажется, — пролепетал он, тщетно стараясь высвободить свою руку.
Я приблизилась к нему вплотную.
— Брось ты об этих франкистах! Лучше послушай, что я скажу тебе…
Случайно оглянувшись, я увидела безумные, расширенные глаза Гриши, стоявшего за кулисой, но и они не остановили меня. Меня уже ничто не могло остановить.
— Лючия не любит тебя! — проникновенно сказала я, глядя в испуганное лицо Севы. — Она играет тобой, как
В зале воцарилась та гулкая тишина, что так отрадна сердцу каждого артиста. Я чувствовала: меня слушают затаив дыхание, ловя каждое мое слово.
— Но я с тобой, — продолжала я сочинять. — Слышишь? Я не дам тебя в обиду, Педро, умру, но не дам!
Он слушал меня, полуоткрыв рот. Глаза его жалобно и недоумевающе моргали.
Но тишина в зале вдохновляла меня, и я говорила и говорила без конца, сочиняя с ходу и по-своему уводя интригу пьесы с ее законного пути.
Наконец я замолчала, передохнула. Сева опомнился, напряг все свои умственные способности.
— Посмотри, — убитым тоном произнес он, — там вроде франкисты.
— Пусть! — закричала я изо всех сил. — Пусть идут франкисты и она, предательница, вместе с ними, но мы с тобой не дадим им пройти!
В этот миг на сцену вбежал Зденек — Хосе. Отчаянно вращая белками и размахивая деревянным, оклеенным серебристой бумагой кинжалом, он закричал:
— А, вот вы где! Наконец-то я поймал вас, предатели!
Эти слова были так же, как и мои, совсем не по роли. Но я не растерялась.
— Врешь! — воскликнула я. — Мы не предатели, это ты предатель!
Сева боязливо шагнул в сторону, однако я не дала ему отступить и снова схватила за руку.
— Смотри, Педро, вот он какой, твой брат!
— Он не брат мне! — запальчиво воскликнул Зденек. — Он классовый враг, наемный убийца!
Зденек так вошел в свою роль, что размахнулся кинжалом и легонько ударил меня по плечу. Тут Гриша, видимо, оправился от оцепенения и выбежал на сцену.
— Занавес! — заорал он. — Занавес, черт побери, сию же минуту!
Но аплодисменты в зале заглушили его слова.
Поначалу он сердился на меня и на Зденека, все-таки как-никак он был автором пьесы. Но он был не злопамятен и сам первый подошел ко мне мириться.
— Филармония, — сказал он, удивленно оглядывая меня. — А ты, смотри-ка… — и покрутил в воздухе пальцами.
В следующей его пьесе, посвященной истории гражданской войны, я играла главную роль — комиссара стрелковой роты.
Это была трудная роль: мне приходилось почти все время говорить; я буквально не помолчала и пяти минут, но я добросовестно выучила всю роль и очень гордилась тем, что ни разу, ни единого разу не споткнулась ни на одном слове.
7
В те годы вся страна наша жила сообщениями из Испании. Газеты, писавшие о боях республиканцев против Франко и его сообщников, расхватывались в один миг, и привычными, хорошо знакомыми, прижившимися стали слова «Гвадалахара», «Мадрид», «Астурия», «Уэска»…