Несломленный. Находим силы, падая в бездну. Практики исцеления для тех, кто пережил психологическую травму
Шрифт:
Она побледнела и уставилась на меня с открытым ртом.
– Вот оно что. Точно!
И тут она заплакала.
Из-за утраты Макс стало очень одиноко, и в каком-то смысле она и правда одинока. Но она сама выбрала это состояние. Она стала распыляться на столько разных вещей одновременно, что больше не может снова собраться в нечто цельное. И в то же время в этом она совсем не одинока. Нас всех беспокоит эта идея фикс. Стоит столкнуться с утратой, как все остальные отношения тоже оказываются перед угрозой возможной утраты. Некоторым удается игнорировать это лучше других, но факт остается фактом, хотим мы того или нет.
Травма утраты и мозг
Теперь вам, возможно, интересно, как такая утрата воздействует на мозг и как она соотносится с реакцией
Но не забудьте, что мы узнали о травме: травмирующее переживание следует определять, опираясь не на то, что произошло, а на то, какую реакцию оно вызвало. Когда переживание перегружает нервную систему до такой степени, что активируется аварийная реакция и нарушаются процессы записи и хранения воспоминаний, его следует считать потенциально травмирующим. Когда у нас не получается успокоиться и перезагрузить свои системы, и рядом нет никого, кто помог бы нам отключить реакцию на травму, это переживание оказывает на нас длительное травмирующее воздействие. Тот факт, что все мы переживаем утраты, еще не означает, что утрата не может травмировать. Кроме того, мы не можем предсказать, какие из утрат травмируют нас, а какие нет. Например, ваш близкий человек прожил долгую жизнь и умер после продолжительной болезни. Такая ожидаемая утрата все равно может вас травмировать, если вы считаете себя опекуном этого человека и не получаете достаточно поддержки в этом горе.
Иерархии утрат, как и иерархии травмирующих переживаний, строятся на стыде.
Утрата, которую пережила Макс с потерей друга, глубоко ее травмировала. Она вызвала перегрузку системы и отключила механизмы записи и хранения воспоминаний. Вместо того, чтобы превратиться в интегрированное значимое воспоминание, это событие вызывает у нее непрекращающуюся реакцию на травму. И каждый раз реакция наступает исподтишка. Макс не снятся кошмары и она не вздрагивает от каждого шороха, но избегает близких отношений с людьми, чтобы больше никогда никого не терять. За копинг-механизмы в нашей психике в основном отвечает более примитивная структура мозга (миндалевидное тело). Поэтому они не рациональны и иногда приводят к поведению, которое кажется компульсивным и основанным на страхе. И, хотя эти механизмы должны нас защищать, они в итоге мешают нам жить. Вероятно, именно поэтому Макс кажется, что ей никак не угнаться за временем. Все дело в том, что каждый следующий шаг за нее выбирает страх. Аварийные системы хронически активируются и заставляют ее думать, что в любых отношениях она находится в опасности, поэтому своим поведением она пытается обмануть эти системы. Если заводить лишь поверхностные отношения и ни к кому не привязываться по-настоящему, больше никогда не придется переживать утрату.
Как и травму, связанную с любым другим переживанием, эту травму нужно интегрировать, чтобы у Макс изменилось поведение. Чтобы интегрировать травму, нужно сначала взглянуть утрате в глаза. Поэтому еще несколько сессий я помогала Макс именно с этим. Мы постепенно разбирались с ее файлом воспоминаний об ее отношениях с другом и о том, как она дважды его утратила – сначала в четвертом классе, а потом после его смерти. Макс заново проживала эмоциональное наполнение этого файла. Мы беседовали о том, что эти утраты значили для нее и как они на нее повлияли. Как только мы перешли к тому, что заставляет Макс колесить по штатам и бросаться из одних отношений в другие, она перестала вечно куда-то бежать. Время замедлилось, и ей удалось сосредоточиться на том, что ей действительно нужно. Она по-прежнему боялась утраты, но этот страх теперь проявлялся в форме некоторого
Выводы и инструменты
Жак Деррида в своей книге «Работа скорби» пишет: «Иметь друга, смотреть на него, наблюдать за ним и восхищаться – значит в глубине души заранее знать, заранее испытывать боль, ноющую и непроходящую, не дающую о себе забыть, от того, что один из вас неизбежно увидит смерть другого». [41]
Повторюсь: ох.
Все наши отношения отмечены неизбежной утратой. Она всегда маячит где-то на горизонте. И в то же время она всегда у нас внутри. Стоит нам сблизиться, как мы начинаем отдаляться. Наши отношения из этого и состоят: мы едва создаем узы, как они сразу начинают разрываться.
41
Жак Деррида. Работа скорби (The Work of Mourning, trans. Pascale-Anne Brault and Michael Naas; Chicago: University of Chicago Press, 2001; 107).
Когда мы ощущаем связь с человеком, мы словно тянемся друг к другу. Я рассказываю ему о себе, показываю что-то, что люблю. Но все, что я дарю ему, – мысль, тайна, объятие – исчезает в то же мгновение. Тогда я спрашиваю: что думаешь? Как ты себя чувствуешь? Что тебе нравится? И все, мы уже в ловушке. Не обязательно умирать, чтобы потерять друг друга. Мы и так уже теряем друг друга. В каждый момент времени.
Вот и все. Быть человеком – значит быть эфемерным существом в окружении эфемерных вещей (прямо как рисунки из опилок). Мы желаем чего-то и так этого и не обретаем. Мы хватаемся и упускаем. Мы обретаем связь, и она тут же ускользает от нас. Мы усваиваем урок, а затем снова совершаем ту же ошибку.
Но ошибка ли это? Как только мы познаем утрату, почему миримся с ней снова и снова? Я часто задаю себе этот вопрос. Потому что искать ответ на этот вопрос – и есть наша задача. Вот что значит быть человеком. И цель не в том, чтобы избежать утрат (это невозможно), а в том, чтобы не пытаться удержать то, что и так нам не принадлежит, и не остаться в плену у скорби.
Инструмент: что у меня осталось
В ритуалах, связанных со смертью, я всегда находила странное успокоение – в том, как осторожно мы обращаемся с умершим, как бережно предаем его тело земле. Мы не единственный биологический вид, у которого есть такие священные обряды. Слоны, например, осторожно касаются хоботами тела умершего сородича, покрывают его листьями и землей и по несколько недель сидят рядом с ним.
Останки – это не только тело умершего. Останки – это все, что осталось после смерти. Что остается после жизни, что сохраняется и не умирает? Этот вопрос может показаться оскорбительным. Возможно, поначалу он вызовет у вас сопротивление. Возможно, вы ответите так: «Ничего. Ничего не остается». Это нормально. Оставьте все как есть и возвращайтесь к этой теме через несколько недель.
Когда умер мой отец, нам пришло столько открыток с соболезнованиями, что мы не один месяц их разбирали и рассылали благодарности в ответ. Многие из этих открыток – свидетельства того, что осталось от моего отца после того, как он ушел из жизни.
Одно из писем прислал человек, которому папа лечил зубы, когда тот еще был ребенком. Он писал:
«Мы с семьей выражаем глубочайшие соболезнования вам и вашим близким. Мы глубоко опечалены кончиной Боба, и я ловлю себя на том, что очень часто думаю о нем.
Не всем двенадцатилетним ребятам повезло иметь такие же хорошие отношения со своим стоматологом, какие были у меня. Я тогда раз в неделю ходил лечить корневые каналы в течение примерно полугода. У большинства людей от одной мысли об этом дрожь проходит по телу, а я всегда с нетерпением ждал, когда снова сяду в то кресло. Меня всегда ждало доброе слово и искренняя улыбка. У него была добрая душа.