Нестор Махно

Ахинько Виктор

— А куда целить-то? — спросил бывший фейерверкер.

— Да в белый свет, як в копеечку, — усмехнулся Махно. — Пали, и всё!

Армия же, около трех тысяч конников и тачанок, в ночной метельной кутерьме подалась к Гуляй-Полю, где ее ну никак не ждали. Глупо ведь бежать в район, запруженный карателями. Глупо! На том и строился весь расчет. Вдруг разведчики принесли тревожную весть: навстречу валит Интернациональная бригада.

— Глядите в оба! — потребовал Батько. — Главное — не столкнуться. А там — хай ищут

ветра в поле!

Слева, во мгле, действительно мерещилось что-то. Оттуда вынырнули всадники.

— Какая часть? — прокричал передний.

— Свои, товарищ! Пятая Кубанская. Подъезжай!

— Вы сбились. Федорово назад! — попытался объяснить командир венгерского эскадрона, но вмиг был обезоружен. Взяли и его спутников, подвели к Махно.

— Пойдете, мадьяры, с нами? — вроде так спросил он. Ехавший сзади Рыбин точно не расслышал. Венгры, видимо, отказались. Попробуй тут сориентироваться, если минуту назад был убежденным большевиком. Пленных раздели, еще раз спросили:

— Пойдете с нами? Нет?

— Нет! — и их порубили.

А во тьме всё громыхала оставленная для приманки гаубичная батарея. К ней и спешили интернационалисты. Обнаружив обман, они вступили в перестрелку… с буденновской дивизией, что вошла в село с другой стороны!

Повстанцы же убегали из кольца окружения. Под утро в глухом хуторе Левуцкого их разведка заметила дым костра. Там грелись часовые, охранявшие штаб Петроградской бригады красных курсантов. Вспыхнула перестрелка. Когда Петр Рыбин подъехал, пленных уже вывели на улицу. Светало. Кукарекал петух.

— Ты кто? — сидя в тачанке, спрашивал Нестор Иванович одного из пленных, подтянутого, в темно-коричневом френче.

— Я комбриг генерал Мартынов.

— Царский чин, что ли?

— Именно так.

— А почему служишь большевикам?

— Это мой сознательный выбор, — с достоинством отвечал пленный.

— Батько, та цэ ж вин, мабуть, и стрэляв Сэмэна Карэтныка! — воскликнул Алексей Марченко. — Ты, Мартынов, был в Мелитополе?

— Да, был, — не скрывал генерал.

— А кто у вас комиссар? — спросил Алексей.

— Я… Военком бригады Дгэбуадзе, — из толпы пленных выступил здоровяк в белой нательной сорочке. Смотрел исподлобья, сурово.

— Не забыл моего друга Каретника? — Марченко со звоном выхватил саблю из ножен.

— Помню. Достойно вел себя перед смертью. Не суетился. Курил.

Сидевшая рядом с Махно Галина сказала:

— Уймись, Алеша. Это… пленные.

Марченко оглянулся, увидел и Феню Гаенко, что тихо примостилась в тачанке, и промолчал. Вокруг шумели повстанцы. Рыбин не мог понять: чем кремлевские вожди так одурачили многих, даже царского генерала, что он воюет против рабочих и крестьян? Петр подошел к пленным и, ткнув пальцем в грудь Мартынова, задал ему вопрос:

— Вот ты, ваше высокоблагородие, наверно знаешь толк в делах чести? Не то что

мы — быдло трудовое. Ответь, за что ты убил командующего Повстанческой армией? Он же ваш союзник, вместе Крым брали!

— Я выполнял приказ! — отрезал генерал.

— А если его дали негодяи? Фрунзе обманом заманил Каретника в Мелитополь. Слышал?

Мартынов не отвечал.

— А ты, военком, знал? — напирал Рыбин. Глядя на него, Галина не могла не признать: «Оцэ пропагандист так пропагандист!»

— Нэт, — буркнул Дгэбуадзе.

— Болваны вы стоеросовые! — подвел итог Рыбин. По характеру он был мирный, рассудительный работник, член общества трезвости. Так бы и возился с металлом в России ли, в Америке, но обостренное чувство правдыматки (и где оно только берется у русского человека?) гнало по миру, втянуло в профсоюзы, в политику. Извалявшись в ее грязи, Рыбин подался к махновцам. Здесь во всяком случае не требовали от него вранья, и он был доволен.

— Надо уходить, Батько, — напомнил Виктор Билаш. — Это же штаб, а их бригада за бугром. Вот-вот налетят!

— Что скажешь, Василевский? — обратился Нестор Иванович к председателю комиссии антимахновских дел, которая одна имела право выносить приговоры.

— Всё ясно. Подлецы! — ответил Григорий.

— А ты какого мнения? — спросил Махно жену, члена комиссии.

— Тут не может быть двух мнений.

Батько поднял и опустил палец. Лев Зиньковский с охраной отвели пленных в огород и расстреляли. Только командиров. Рядовых раздели и отпустили. Потом, кстати, их судили уже свои. Не пощадили.

Обойдя Гуляй-Поле с юга, повстанцы на рысях устремились мимо него, на север. Прошли Рождественку, где Захарий Клешня заскочил на минуту в свою хату, обнял Олю, детей.

— Оставайся, батько! Куда ж ты? — просила жена.

— Не-е, я счас уже ротный. Словят — аминь! — отвечал Захарий, передавая ей золотое кольцо, снятое с генерала. — Ждить. До вэсны буду, — и он запрыгнул на тачанку, помахал на прощанье шапкой.

Их по пятам преследовали шестая дивизия буденновцев, интернационалисты, красные курсанты, войска внутренней службы, заволжские стрелки, богучарские гусары. Но после метели след махновцев затерялся. Местные жители не горели желанием помочь. В той же Рождественке каратели задержали на улице бабу.

— Не видела бандитов? — спросили. А это была Оля.

— Як же, бачыла.

— Куда они пошли?

— А он туда, — и показала совсем не в ту сторону, где скрылся муж.

Повстанцы заночевали в селе Заливном. Штаб решал, что делать дальше. Все были одного мнения: нужно бежать из родного района. Мало того, что в каждой хате стоит красноармеец. Так еще и уши объели селянам. Но куда путь держать?

— Давно не были на правобережье Днепра, — сказал Батько. — Давайте погуляем. Поднимем и те края против тиранов.