Нестор Махно
Шрифт:
— Понял, Батько. Дайте только шапку со звездой. Если не кокнут по пути, то надуем!
Он уже поднял нагайку, чтобы огреть коня, когда Махно поинтересовался:
— А сёдла какие бывают?
— Хм, твердые и мягкие, — отвечал Василий.
— Ох и пустомеля! Сразу видно, что снабженец. Ляпнешь такое — кинут под поезд. Запомни: седла есть аглицкие, драгунские и казацкие. Понял?
— Я же теперь ахвицер, Батько!
— Ну, лети.
На бронепоезде заметили одинокого всадника, что приближался. Опасности он не представлял, и его
— Что ж вы творите, суки! По своим лупите! — и подал удостоверение командиру.
Тот ничего не мог вразуметь.
— Карусель какая-то! Мне же приказали бить по тем, кто рвется к насыпи! — оправдывался он.
— Да то наши! — вскипел Василий. — Ты что, ослеп? А бандиты во-он, видишь. У нас кони устали, даже копыта в крови. Начдив просит тебя шарахнуть по анархии ураганом, пока проскочим переезд.
— А зачем вам туда? — все еще сомневался командир.
— Высшая стратегия. Хрен их разберет! — врал Данилов напропалую. — Начдив у нас друг самого Фрунзе. Лупите!
Пушки бронепоезда ударили по червонным казакам, а махновцы тем временем на рысях переходили железную дорогу. Покачиваясь в тачанке, Аршинов думал: «Вот и порядок. С Батькой — нет, не пропадешь. Жаль, что Алешу Марченко убили. Лучшего кавалериста. Эх, жаль…»
С возмущением узнав об очередном своем конфузе, Фрунзе решил сменить тактику. Лучшие красные охотники обкладывали берлогу хитроумного шатуна Махно, и всё — впустую! Хватит. Теперь вдогонку за ним пускали зверовую стаю — корпус латыша Нестеровича с заданием: «Вцепиться в банду и гнать до полного ее изнеможения, дабы окончательно покончить с главным повстанцем Украины». Летучие отряды создавались также в Киевском и Харьковском военных округах, в первой конной и четвертой армиях!
Нестор же Иванович посоветовался на ходу с командирами и резво повел своих от Полтавы на север, где по слухам базировались два крупных ополчения: Христового и Бутовецкого, посланных сюда раньше. За день по балкам и буеракам преодолели шестьдесят верст и, как обычно, перерезав провода связи, заночевали в селе Борки. Тут-то, кажется, Аршинов и встречался летом с матросом Степаном Петриченко. За ужином Петр Андреевич напомнил об этом Батьке:
— Он служит в крепости Кронштадт. Может, послать туда нашего человека? Пусть поднимают братишек. Чем черт не шутит?
— Кого, например? — заинтересовался Махно.
— Да вот хоть Щуся — тоже военмора.
Тот сидел напротив, подкручивая длинные тонкие усы.
— А что, я тут уже не нужен? — обиделся Федор. Побитое оспой лицо его покраснело.
— Ну почему? — спросил Нестор Иванович, усмехаясь. — Ты только представь себе: раскачать сердце революции — Кронштадт! Во заплясали бы в злобе Троцкий с Лениным.
— Нет, я не военкор, а черномор, — набычился Щусь.
— Да шутим, шутим, — успокоил его Аршинов. — Идея же недурная?
— Ох и фантазеры! — вступил в разговор Леонид Христовой, отряд которого сегодня влился в армию. Атаман был грузен, медлителен, с толстыми губами, обветренными досиня. — Нам бы самим выкрутиться. Чув я, Шуба коло Путивля огрызается. Его еще взять. А там и в Россию
— Толково мыслишь, — одобрил Батько. — Вот за это и выпьем вашего сахарного спирту, хай бы ему бес. Заодно помянем славного кавалериста и друга свободы Алеху Марченко…
Но утром на них навалился корпус Нестеровича. Ему дали подойти поближе, охватили фланги. По центру влупила повстанческая артиллерия. Две красные бригады в панике бежали. Их преследовали верст двадцать. Потом, отдохнув еще ночь в Борках, отправились на поиски отряда Шубы, свежих лошадей, фуража, еды. Каратели держались на почтительном расстоянии.
Разыгралась метель. Ни полушубок, ни валенки не спасали Аршинова. Кутаясь в одеяло на сиденье тачанки, он краем глаза видел, как скрылся во мгле боковой отряд Трофима Вдовыченко. Пусть мечутся теперь красные в поисках Махно! Бывало уже не раз. Это испытанная тактика.
Найти атамана Шубу не удалось, и махновцы завернули в Курскую губернию, богатую лошадьми. Корпус Нестеровича отстал. Плохо одетые и обутые красноармейцы обмораживались, некоторые и замерзали насмерть. Повстанцы же, а их осталось около трех тысяч, попарились в баньках и благодарно угощали хозяев спиртом. Те за чаркой сообщили, что Антонова недавно вроде бы разбили.
В городке Короча, как и в других местах, были раскрыты склады с хлебом, мясом, изъятым продотрядами. Жители всё растащили. Пока суд да дело, обворовали и церковь, унесли золотые подсвечники, а также иконы в серебряных окладах. Верующие со слезами прибежали к Батьке. Он поручил Зиньковскому немедленно разобраться. Вскоре выяснилось, что сотворил это… испытанный командир Харлампий Общий! Его призвали в комиссию антимахновских дел, которую после гибели Григория Василевского возглавляла матушка Галина. Заранее ясно было, что Харлашке не сносить дурной головы. Поэтому ночью он подговорил свой полк, недовольный рейдом в чужие края, и увел его вместе с Захарием Клешней на Украину.
Аршинов же попросил Нестора Ивановича:
— Отпустите меня за границу. Там я спокойно напишу историю нашего движения.
Махно тяжело вздохнул. Столько потерь! Вот и учитель покидает.
— Ну, что ж, — сказал. — Бродячая жизнь не для вас, Петр Андреевич. Поезжайте. Хоронить нас, конечно, рановато. История… впереди. Но пусть мир узнает, какой ценой покупается свобода… Лева! Есть у нас золотишко?
— Припасено, — отвечал Зиньковский.
— Отсыпь редактору пару килограммов. Хватит на издание книги?
— Благодарю. Как же я буду без вас? — сокрушался Аршинов…
Распрощались в Короче и с Петром Рыбиным — секретарем совета, который уехал в Харьков для подпольной работы. Там он позвонил председателю Совнаркома Украины Раковскому и в сердцах, по-рабочему высказал всё, что думает о нем и о Ленине. За то был арестован и расстрелян.
Батько Правда протопал на подвязанных войлоком культях к забору, помочился в снег и прислушался. Кто-то выл. Да так высоко, потом глухо, с тоской и надрывом, что прямо хватал за сердце. «Волк, — определил Правда. — Ишь, сытый. Развелось их. Трупы грызут. Чего ж не хватает? На что жалуется?»