Нестор Махно

Ахинько Виктор

Здесь, под селом Каменкой, уже на Украине, до самого вечера кипел бой. Летучий корпус Нестеровича, хотя и потерял за время преследования повстанцев более двух тысяч штыков и сабель, все равно не отставал. Замерзавшим красноармейцам из Латвии, Заволжья, Литвы внушали, что надо непременно до весны искоренить кулацкое отребье и уголовников Махно. Тех, кто вслух сомневался, ставили к стенке. Наиболее стойким вручали ордена. Большинство же без рвения продолжало привычную военную работу, мстя за гибель товарищей и мечтая скорей попасть

домой. Фрунзе пообещал Нестеровичу, который пал духом, сменить его новыми частями, и они появились: вторая, девятая кавалерийские дивизии, пехота, шесть бронепоездов.

Измотались и махновцы. В лазарете батьки Правды, чудом уцелевшем при бегстве из Бузовки, уже не было ни одного медика. Раненых перевязывали тряпками, оставляли в хуторах, поместьях, а то и с липовыми документами направляли в госпитали… красных. Видя это и теряя надежду на успех борьбы, повстанцы все чаще дезертировали. Армия таяла. «Держимся на страхе, — считал Правда. — Куда денешься? Дома словят и прихлопнут. Хорошо, что подвалил к нам свежий отряд Волоха».

Выглянула луна, и в ее неверном свете батько еще послушал волков. Первому подвывали жалобно-просяще или угрожали до жути. И враз умолкли. В тишине калека заметил след падучей звезды, и до слез стало жалко себя. Ну кому нужен без ног? Если завтра все разбегутся — Взвоешь! А ведь жениться хотел, сватался… и напился, дурак. Невеста сбежала. «Где ты, Мотря? — думалось. — Кого обнимаешь, греешь? Свобода! Пошла она волку под хвост. Вон они, вольные, как жалуются!»

В ночи зародились вроде другие звуки. Правда прислушался с тревогой. Разведка поймала кого-то? Не похоже: топот не скорый, осторожный. Батько на всякий случай достал револьвер. Вдруг каратели! Надо хоть предупредить своих. За последние дни хлопцы так ухайдокались, что попадали без сил.

В село по-воровски, тихонько въезжали верховые. По неясным теням Правда определил, что их не больше эскадрона.

— Стой! Палить буду! — крикнул он из-за забора.

— Это свои!

— Назовись!

— Пархоменко я! — зычно озвался кто-то из передних. Конь его прижимался к забору.

— Имя давай! — потребовал Правда.

— Иван я. Не узнаешь? Сосать тебе волчицу!

— Чи з того свиту, чи шо? — не поверил батько, вспоминая, как тот бросил войско, еще когда союз с красными подписали.

— Спите, куры! Ни одного разведчика. Ты кто? — спросил Пархоменко. Правда узнал его по басовитому голосу и назвал себя. Иван спешился, протянул руку через забор. От нее пахло сырой кровью.

— Здоров, полуночник! Всё культыгаешь?

Батько руки не взял, побоялся. Может, Пархоменко приехал мстить за гибель брата? Дернет, бугай, и прибьет.

— Откуда ты взялся?

— Долго рассказывать, — Иван убрал руку.

Тут к ним подошел санитар из лазарета, разбуженный шумом.

— Мотай, Илья, в штаб, — велел ему Правда. — Скажи, приблудился Иван Пархоменко. Хай встречають. Поняв?

Санитар

убежал.

— Да ты, Правда, никак струсил? — удивился ночной гость. — На тебя не похоже.

— Поскачешь на костях — задрожишь, — отвечал батько.

— Едем, командир. Спать до смерти охота! — послышались недовольные голоса.

— Не рыпаться, бабахну! — предупредил Правда. — И второе. Меня ж возьмите. Вы шо думаете, без чарки обойдется?

Прибыл дежурный по штабу Лонцов-Кочубей, что когда-то командовал бронепоездом. Улицу перекрыла пулеметная сотня.

— С добром явился, Пархоменко? — спросил Кочубей. — А то у нас разговор короткий!

— С добром.

— Тогда поехали к Батьке.

Заходя в хату, высокий Иван нагнулся, увидел за столом членов штаба. Они вроде еще и не ложились спать. Горели керосиновые лампы, пахло соленьями. Рядом с гостем стал Лев Зиньковский, готовый в любой момент сграбастать его.

— Явился, дезертир! — угрожающе сказал Махно, не поднимаясь. — И сколько же ты хлопцев привел?

— Полуэскадрон.

— Чи не войско! Гаврюша, — обратился Батько к Трояну, — проследи, чтоб развели по хатам, накормили людей и коней. Садись, Иван. Выпей чарку и докладывай.

— Цэ я його пиймав! — улыбнулся Правда, тоже умащиваясь к столу и наливая себе в кружку.

— Слухаем тебя, — Нестор Иванович глядел на Пархоменко по-ястребиному.

Но тот не смутился. Закусывал огурцом и говорил жестким баритоном:

— Союза с кремлевскими диктаторами я не желал и не желаю. Им наша воля, что волчья сиська. Вас тогда приманули, чуть не загрызли. А мы ушли. Подались в Россию. Там тоже хватает обездоленных. В Воронежской губернии набралось у меня до десяти тысяч штыков. А тут слух: какой-то Антонов вздыбился. Гонцов к нему послали. Я от вашего имени действовал, Батько.

— Что-то не верится, — ехидно заметил Кочубей. — Самому, небось, захотелось в гетманы!

— Послухаем, — одернул его Махно. — Продолжай, Иван. Кто такой Антонов?

— Был начальником милиции. Крепкая жила. При царе сидел за идейный разбой, освободила Февральская революция. Но вот беда — эсер, требует Учредительного собрания. Заключили мы с ним лишь военное соглашение. Антонов остался на Тамбовщине, а я пошел назад. Воронежцы заколыхались, особенно зажиточные. Я кинул лозунг: «Каждый имеет право на продукты своего труда».

Им понравилось. Моя группа возросла до тридцати тысяч…

— Ох, и брешешь! — встрял Правда, наливая себе снова в кружку.

Пархоменко покосился на него пренебрежительно и продолжал:

— Комиссары, сосать им волчицу, принишкли. Ненадолго. Пригнали бронепоезда, полевые части. Полная оккупация, как и здесь. А народ устал…

— Эх, безымянный ты, Иван, — вздохнул Правда.

— Это почему же?

— А так. Не батько — сельский атаман.

— Зато я ни в какие союзы с Троцким не вступал! — духарился Пархоменко.