Нет имени тебе…
Шрифт:
Я в отчаянии! Звонит мобильник. Это Валька. Приехала, слава Богу. Говорю, чтобы ждала меня вечером.
Как я боялась забрать Музу домой, как настраивала себя, и так настроила, что теперь пребывание здесь кажется концом света. Пока Муза спит, иду курить и обдумываю свою жизнь. А ведь сама судьба, задержав Музу в больнице, подсказывает мне, что делать. Разобрать архив!
Звоню Канунниковой, обещаю информировать о моих успехах в нашем общем деле. Она спрашивает, правда ли, что у бабушки был роман с Хармсом? О, Господи, разумеется, нет. Во-первых, она была замужем. Конечно, это ничего не значит для некоторых, но только не для бабушки. Это какая-то ошибка.
На
Зачем я производила утомительные поиски? Лестно было обнаружить подтверждение о романе бабушки со знаменитым модным поэтом? Или я хотела защитить женскую честь бабушки?
Баба Катя опять вопила, ей сделали укол, и она успокоилась, но взбаламутилась вся палата. Баба Маня плачет. Муза требует ехать домой, глаза лихорадочно блестят. Баба Шура говорит подозрительным голосом:
– А что это Таисья обирается? – Я не поняла, и она объяснила: – Руками прядет, смотри-ка, не собирается ли Анну Васильну проведать? – сказала и перекрестилась.
12
Из больницы выползла полуживая. Поскольку рассчитывала везти Музу домой на такси и были деньги, остановила машину и поехала к Вальке.
Она вернулась из Франции, привезла мне платок с Монмартра и календарь с видами Парижа. На столе, накрытом знакомой клетчатой скатертью, среди мисок с закуской бутылка французского вина и бокалы синего стекла с тонкими гравированными веточками, знакомые с детства. Валька зажигает свечи в подсвечнике, который я купила ей в комиссионке на двадцатилетие. При свечах мы любили сидеть в отрочестве и в юности, и потом тоже, а нынче я терпеть этого не могу. Без Вальки, а с ней словно в прошлое возвращаюсь. Зачем она свечи зажгла? В комнате светло, язычки пламени похожи на прозрачных трепещущих мотыльков.
– Что-то ты совсем скисла, – озабоченно говорит Валька, наливая в бокалы вино. – У меня будет свободное время, так что буду ходить к Музе, а ты архив разберешь. Давай выпьем за Музу, чтоб было ей хорошо.
– Ей всю жизнь было хорошо, – ворчу я. Вино ударило в голову, давно не пила.
– Это верно. Она жила с удовольствием. Она любила жить.
– Не считаясь с удовольствиями других.
– Тебе трудно видеть ее со стороны. Знаешь, что я у нее почерпнула? Не смотреть на жизнь как на
– Да уж, она всегда жила по принципу: «Ты этого достойна», «Полюби себя», «Возьми от жизни все». Если ты это имеешь в виду.
– Ты знаешь, Любаша, что я имею в виду, – сказала Валька. – От Музы от первой я услышала – тогда еще никто об этом не говорил, – что мир такой, каким ты хочешь его видеть. Хочешь видеть мрак – пожалуйста, хочешь радость – возьми! В некотором роде она обогнала свое время.
Противореча Вальке, я получаю своеобразное мазохистское удовольствие, я заставляю ее не соглашаться со мной и спорить, доказывая, какая Муза замечательная. Мне нравится, что она говорит о светлой стороне медали, потому что у меня в голове – темная. Добрыми словами о Музе Валька помогает мне лучше и сострадательнее думать о ней.
– Давай выпьем за тебя, – говорит Валька. – Чтобы сил на все хватало. Я тебя еще замуж выдам, вот увидишь.
– Ага, только подыщи мне, пожалуйста, импотента, – развеселилась я после второго бокала.
– Сейчас это не проблема. Появилась какая-то партия асексуалов. Я по телевизору видела. Некоторые семьями живут и проповедуют пуританский образ жизни. Хочешь, найдем тебе асексуала и будешь жить с ним духовной жизнью.
– Крайностей не надо. Я этого не люблю.
– Значит, секс тебе не так уж отвратителен?
– Не знаю, – честно ответила я.
Поразительно, как они с тетей Лёлей чуть не одними словами расхваливают Музу и утешают меня. Муза любила жить! Жила со вкусом! Несмотря ни на что, жизнь прекрасна и готовит нам подарки!
– А что ты думаешь, – говорит Валька, – случаются вещи самые невероятные, о чем и мечтать не приходило в голову.
– Ну, например?
Она замолкла, а потом вдруг торжественно заявляет:
– За примерами далеко ходить не надо. Я беременна.
На меня словно ведро ледяной воды вылили. Что я почувствовала и в какой последовательности? Наверное так: сначала разочарование, ревность, потому что ребенок заполняет весь мир (мужчина – не заполняет) и мне там места не останется. Потом стыд – ну и дрянь же я. И вдруг удивительную радость. Ведь это будет не просто ребенок, то есть это будет не только Валькин ребенок, но и мой. Я смогу его любить.
Предполагаю, что вся гамма чувств отражалась на моей физиономии, потому что Валька смотрела на меня с большим интересом.
– Это невозможно, – блаженно прошептала я.
– Почему же? В любви ничего невозможного нет, как в песне поется.
– Надеюсь, что крестной матерью буду я?
– Ты же не веришь в бога!
Я пустилась в объяснения и разглагольствовала, во что верю и не верю и почему серьезно отношусь к миссии крестной матери, пока не заметила, что Валька булькает смехом. Решила, что надо мной смеется и от радости, от всего вместе. А она и говорит:
– Шутка! – Я не поняла, что она имеет в виду. А она: – Это розыгрыш! Да что ты, в самом деле?!
– Ты наврала? – Я не могла опомниться. – Дура ненормальная! Кретинка!
– Обиделась, что ли? Шуток не понимаешь?
– Ничего я не обиделась. Просто такими вещами не шутят.
Скучно мне стало, неинтересно, куда-то радость подевалась от Валькиного приезда. Хлобыстнула еще бокальчик французского вина, повязала на шею монмартровский платок и заторопилась домой.
События в больнице и приезд Вальки вырвали меня из непрерывного виртуального общения с Машкой, а по дороге домой услышала, как в садике ребенок крикнул: «Мама!», – и в ту же секунду, с оборвавшимся сердцем, стала искать глазами своего ребенка.