Нет имени тебе…
Шрифт:
– А вы вообще кого-нибудь любите?
– Я же сказала – мать, мужа и дочь. К дочери я испытываю любовь-боль. А в чистом виде, без всяких-яких – любила бабушку. Но ее нет. И отца нет, но его я почти не помню, он умер, когда я была маленькая. А любила я его всю свою жизнь потому, что он меня любил, об этом твердили все, а еще потому, что Муза его обманула и истерзала, так что мы с ним, ко всему прочему, были еще и товарищами по несчастью.
Он поднялся:
– Пора и честь знать. Благодарю, что приняли меня и накормили. Если позволите, я еще зайду узнать, нет ли известий от Музы.
Я обалдела. Только что боялась, что он попросится
– Куда же вы пойдете? Вам же идти некуда! – растерянно спросила я, а поскольку он не принял мое косвенное приглашение, выпалила: – Известие есть. От Музы.
Надо было видеть его лицо. И снова я испугалась, что пошла на поводу у минутного настроения, а теперь не отвяжусь от него. Потом между нами был жаркий спор, потому что он собрался тут же ехать в больницу, а я убеждала, что это невозможно, она без памяти, я должна ее подготовить, в больнице карантин, дежурит милиция и никого, кроме меня, к Музе не пускают. Я уговаривала, обещала, отвела его в комнату Музы, сказала, что здесь он будет жить неделю-полторы, пока я не привезу ее домой.
– У нее на руке должно быть такое же кольцо, – сказал он, показывая на свое, там выгравировано – «Дмитрий».
Никакого кольца у Музы не было.
Я чувствовала, что делаю ужасную глупость. А может быть, как раз наоборот? Не без оттенка язвительности я предложила ему ознакомиться с правилами пользования унитазом, ванной, электричеством и телевизором. Он выслушивал инструкции внимательно, в общем, вел себя по системе Станиславского. Дверь в свою комнату, на всякий случай, я закрыла на ключ, и упала на кровать без сил. Предыдущую ночь я почти не спала и думала, что провалюсь в сон мгновенно. Ничего подобного. Ходила по комнате с сигаретой. Полила уродливый гибискус, очередной раз сравнив его мучительную жизнь со своей. Почему я отождествляю себя со всякой гадостью? Дважды выходила в кухню и пила валерианку. У него горел свет, в первый раз слышала чуть слышные звуки телевизора, во второй раз, в четыре утра, – тишина. За окном мерзким голосом каркала ворона.
15
На будильнике почти девять утра. Проспала. А ведь собиралась сбегать в магазин и что-нибудь приготовить. Дверь в комнату Музы закрыта, безмолвие в квартире полное. И вдруг я подумала, что его нет. А может, и не было. Ведь все, что случилось, иначе чем приступом сумасшествия не назовешь. Тихонько приоткрыла дверь: спит на постели в брюках и рубашке в обнимку с Шагалом. Лицо спокойное, хорошее лицо. Я присела на корточки, разглядывая его. Сумасшествие продолжалось. Дотронулось до плеча, вздрогнул, сел на постели.
– Умывайтесь. Вы помните, как открывать краны и где ваше полотенце? Будем завтракать.
Поджарила гренки, заварила чай с мятой. Мы уселись в кухне за столом, и я с горечью подумала, что со стороны это должно выглядеть, как утро благополучной семейной пары.
– Как вы спали?
– Я смотрел телевизор.
– И что же интересного увидели?
– Интересно все. Только уразуметь трудно.
– А Шагал? Понравился?
– Поначалу нет. Изумил каким-то варварством, даже не знаю, как объяснить, хулиганством, уродливостью… Ничего подобного до сих пор не видел. Когда Муза рассказывала о летающих влюбленных, я представлял другое и даже не удивлялся, ведь святые в куполах храмов тоже летают. А сейчас я старался смотреть ее глазами и даже привык к странной манере.
– Это кубизм, течение такое в живописи. Вы слышали о кубизме? Вы знаете, кто такой Пикассо? Это очень знаменитый художник. По виду вы интеллигентный человек, как же не слышали?
– В силу причин, о которых я вам сообщил… О многом я не знаю.
Мне было тошно даже представить, что сейчас надо подняться, проделать длинный путь в больницу и провести там рабочий день в трудах, вонище и тяжелых мыслях. Хотелось сидеть вот так, в кухне за столом, вдвоем с пришельцем, и говорить о чем угодно. Однако, помимо невыполнимых мечтаний и преодоления лени (может, это и не лень, а усталость), была еще одна серьезная задача – вытурить пришельца. Не хотела я оставлять его одного в квартире.
– Мне пора по делам, – сказала я, поднимаясь из-за стола. Не стала говорить, что иду к Музе, чтобы не пристал, но он и сам догадался.
– Вы собираетесь в больницу? Я должен увидеть ее.
– Но вы же обещали! – возмутилась я. – Ее нельзя волновать. И я вам обещала, что вы увидите ее, если проявите терпение.
– У меня такое чувство, будто я участвую в каком-то представлении. Пожалуйста, не обманывайте меня. – Тон просительный. – Она действительно в больнице?
Фэнтези!
Рыцарь отправился на поиски Прекрасной дамы, которой отдал свое сердце. Он готов обойти полсвета, сражаться с драконами и колдунами, чтобы найти ее, омолодить поцелуем и увезти в светлое царство. Хотела бы я, чтобы он был моим рыцарем, чтобы нашел и увел меня хоть к чертовой бабушке?
Во мне мешались любопытство с боязнью, жалость с яростью. Я была убеждена, что больше всего ненавижу непредсказуемость, а сейчас именно она меня интриговала и завораживала. Состояние восторженного ужаса – иначе не назовешь. Не похож он на вольтанутого. И на артиста не похож. Артист бы уже ошибся, не вытянул бы такую роль. А еще есть в нем что-то от жертвы. И хотя я не знаю сюжета нашей пьесы, роль жертвы, наверняка, предназначена для меня.
– Мне можно прийти вечером? – спросил он.
Слава богу! Во-первых, понял, что надо уйти! Во-вторых, собирается вернуться! Если бы не вернулся, я бы загрустила. Не могу больше находиться одна в пустой квартире.
– Конечно. Где же вам ночевать… Приходите в шесть вечера и ждите меня на скамейке перед подъездом.
День я провела как в тумане. Температура у Музы небольшая, состояние считается удовлетворительным, но с утра она была плохая, а к вечеру оживилась. Здравомыслящая баба Шура сказала, что ночью Муза плакала. Ничего удивительного, с ней это часто случается.
– Ты помнишь, кто такой Дмитрий Васильевич Бахтурин? – спросила я у нее.
На лице полное недоумение.
– А мужа своего помнишь?
– Ты про Ванечку? – слабым голосом. Помнит.
– А ты знаешь, кто я?
Молчит, гримаса то ли неудовольствия, то ли укора.
Забрала одежду, в которой ее доставили в больницу, и не знала, что думать: рубашка из тонкого полотна, длинные панталоны с кружевами и на завязках в талии, длинная юбка, туфли, словно из театрального гардероба. Все грязное, юбка порвана. Поинтересовалась, не было ли у Музы кольца. Кастелянша поджала губы и выдала список вещей на тетрадном листе в клеточку.