Неуловимая подача
Шрифт:
– Ты так и собираешься держать их там всю ночь, или…
– Черт. – Я отдергиваю руки, опускаю их по швам и сжимаю в кулаки, чтобы не прикоснуться к ней снова, потому что, черт возьми, до чего же приятно к ней прикасаться.
Моя кожа горит, все нервы в напряжении. Я почти забыл, каково на ощупь женское тело, как приятно чувствовать в ладони тяжесть женской груди. При воспоминании об этом у меня покалывает пальцы.
Господи. Проклятие, насколько я жалок, если случайное прикосновение к женской груди – это самое интересное, что случалось со мной за последние девять месяцев?
–
– Прости… Я… Это вышло случайно.
– Ты ведешь себя так, будто никогда раньше не прикасался к женской груди. У тебя есть ребенок. Я очень надеюсь, что в тот вечер, когда ты зачал малыша, ты держал кого-то за грудь.
– Уверен, что так и было, просто… Извини.
Миллер смягчается, больше не пытаясь убежать, но теперь я чувствую себя жутким стариком, который стоит перед дверью и отказывается отпустить ее после своего рукоприкладства.
Я отодвигаюсь в сторону, давая ей пройти, и она молча подчиняется.
– Увидимся в Чикаго? – в отчаянии спрашиваю я, прежде чем она окончательно выходит за дверь.
Миллер на мгновение замирает, прежде чем обернуться.
– Кай, – выдыхает она. Ее голос звучит мягко, и по одному только тону я могу сказать, что мне не понравится ответ, который я сейчас получу. – Этим летом у меня много дел, из-за которых я слишком нервничаю. Я не могу справляться с твоим стрессом в придачу к своему собственному. Я считала, что смогу сделать это для своего отца, хотела сделать это ради него, но не думаю, что у нас что-то получится. – Она успокаивающе улыбается мне. – У тебя потрясающий ребенок. Ради вас обоих, я надеюсь, ты научишься отпускать поводья.
Проклятие.
У меня так много вопросов, которые я хочу задать. Из-за чего она нервничает? Что я могу сделать, чтобы она передумала?
И есть еще одна часть этого уравнения – Монти.
Боже, мой брат был прав. Я сварливый придурок, потому что кто еще мог все испортить? Монти был так добр ко мне и к моей семье, и все, чего он хотел, – это провести лето со своей дочерью.
И мой сын. Проклятие. Моему сыну она понравилась.
Сколько ночей я не спал, гадая, как на него повлияет то, что он вырос в мужской бейсбольной команде? Впервые за его короткую жизнь ему по-настоящему понравилась женщина, он почувствовал себя с ней комфортно, а я своей дурью ее отпугнул.
Я наблюдаю за тем, как Миллер уходит по коридору, смотрю, как она заходит в лифт, и не перестаю удивляться тому, что всего несколько часов назад я желал, чтобы она ушла, а теперь, когда это произошло, я отчаянно хочу, чтобы она осталась.
7
Миллер
– Пап, не нужно стелить диван. Сегодня я буду спать в своем фургоне.
Наклонившись, чтобы дотянуться до пальцев ног, я разминаю спину, нуждаясь в отдыхе после двадцатичетырехчасовой поездки. Последнее, что я хочу
– Ты можешь занять мою кровать, – настаивает он.
– Я не буду спать на твоей кровати.
– И ты не будешь спать в своем фургоне в центре Чикаго.
Я смиренно вздыхаю.
– Может, разберемся с этим позже?
– Идет. Как прошла поездка?
– Хорошо. Легко.
– И как долго ты пробудешь в городе?
Я ждала подобного допроса, но, что бы я ни сказала, папа не станет слушать. Да, я согласилась приехать в Чикаго из Майами лишь для того, чтобы успокоить его, но мои первоначальные планы постепенно доехать до Западного побережья остались в силе. Большую часть времени он будет проводить на поле или в других городах во время игр, так какой мне смысл торчать в Чикаго, если я не поеду с ним, чтобы помочь с Максом?
Он расхаживает по кухне, доставая продукты, хотя знает, что через две минуты после начала готовки я все возьму на себя. Эммет Монтгомери великолепен во многих вещах, но приготовление пищи в это число не входит.
– Хочешь поговорить о том, что произошло прошлой ночью? – спрашивает он.
– Не-а.
– Ладно. Давай все равно об этом поговорим.
– Кай – это уже слишком, – быстро выпаливаю я. – У этого парня нет ни капли спокойствия.
Отец стоит у плиты и разбивает яйца на сковороду. Его спина вздрагивает от смеха.
Я без колебаний подхватываю этот смех.
– Тебе следует потренироваться, – говорю я ему, выуживая из яичницы скорлупу, пока она не зажарилась.
– Скажи спасибо, что я ужасен на кухне. Это причина, по которой ты делаешь в своей жизни что-то настолько удивительное. Обложка журнала «Еда и вино», Милли? Невероятно.
Его голос, как всегда, сочится гордостью, но я стараюсь не слишком много думать о статье или награде, которую я только что получила. Мне нужно вернуться на кухню и попрактиковаться, чтобы никто не дышал мне в затылок.
Возможно, это и к лучшему, что помочь Каю слишком сложно. У меня есть другие дела, на которых мне нужно сосредоточиться.
Я забираю у отца лопатку, официально принимая командование на себя.
– Мы можем поговорить о чем-нибудь другом, кроме выпечки?
– Конечно. Давай поговорим о Кае.
– Да легко.
– Что случилось прошлой ночью?
Я бросаю на него многозначительный взгляд.
– Я просто хочу, чтобы ты знал, что у тебя ужасный вкус на людей, потому что твой любимый игрок – самый плохой. Он сказал, что не желает знакомиться со мной поближе после того, как я целый день ухаживала за его сыном.
Потом он звонил мне бесчисленное количество раз, но я не стала слушать голосовые сообщения. Я предполагаю, что они были отправлены под давлением моего отца, и я не собираюсь выслушивать его вынужденные извинения.
Достав из холодильника несколько фруктов, я нарезаю их, не спуская глаз с нашей яичницы и одновременно засовывая пару ломтиков хлеба в тостер, снова погружаясь в заботу об отце, как делала это в детстве.
– Он немного усердствует с опекой, – признается отец.
– Это еще мягко сказано.