Неумышленное ограбление

Левитина Наталия Станиславовна

Валерий непринужденно вписался в интерьер моей полуразрушенной кухни и спокойно наблюдал за метаниями Эванжелины. Эванжелинина грудь, предусмотрительно освобожденная от бюстгальтера ввиду надвигающейся ночи, не поспевала за владелицей и волновалась под тонким атласом пеньюара при каждом прыжке Эванжелины от холодильника к плите. Антрекот, истосковавшийся по мужскому обществу, уверенно покорял крепкое джинсовое колено парня. Я отметила про себя и нежный румянец, и прекрасный разворот плеч, дорисовала рядом Дашку и получила трогательную парочку из романтической средневековой мелодрамы.

— Не

надо ужина, — наконец-то подал голос нарушитель спокойствия. Давайте просто чаю попьем.

Как ни странно, это не звучало нагло. Так же не казался наглым его полный искреннего восхищения взгляд, скользивший по умытому, чистому лицу Эванжелины и ее открытой шее. Валерий, видно, совсем забыл, что пришел объясняться.

— Как бы я хотел вас нарисовать, — заговорил юный эстет, так и не отрывая глаз от моей подруги. — Но вдруг вся эта прелесть ускользнет, едва я коснусь холста кистью? Нет, конечно, лучше смотреть живьем. Если поместить вас в раму, как в музее…

— Она передвижница, — недовольно заметила я. — Ходит по улицам, чтобы побольше народу приобщилось к прекрасному…

Еще не хватало, чтобы мою Эванжелину показывали в музее, как хорька в зоопарке.

— Нина Ивановна дала мне ваш адрес. Попросила заехать и все вам рассказать.

— Наконец-то вы об этом вспомнили!

— Таня, ну что ты сердишься! — бросилась Эванжелина на защиту младенца.

— Извините меня, — легко согласился Валера, — я просто растерялся… Я ведь думал увидеть здесь какую-нибудь тетку в очках-линзах, отставную криминалистку, практикующую сбором информации о пропавших мужьях и утерянных болонках. Вошел, а здесь вы…

— Ближе к делу.

— Ну, Таня, — осуждающе посмотрела на меня Эванжелина, намекая изменить тон.

Я в очередной раз убедилась, что одним из существенных ингредиентов характера моей подруги является ее непоколебимая женственность. Даже редкие ругательства на ее устах превращаются в ласковый укор, а ругать саму Эванжелину — бесполезный номер. Она будет хлопать ресницами, безоговорочно признает свою вину и сдастся на милость победителя.

Вот и сейчас я почувствовала, что в глазах стороннего наблюдателя выгляжу турецким салатом «Дарданел», где едкий красный перец заправлен концентрированным уксусом, а Эванжелина — кроткая белая голубка с пальмовой ветвью в клюве, защитница осуждаемых.

— Извините, пожалуйста, — повторил Валерий. — В общем, мы с Дашей расстались месяц назад. Раньше мы часто проводили совместные уик-энды за городом, у нас есть под Тверью живописные места. И я бы ни за что не расстался с нею сам, но она меня оставила. Бросила.

Легкость, с которой он поведал нам о разлуке с Дашей, не сочеталась с горькой усмешкой, искривившей его губы.

— И она не звонила мне в эту субботу. И не приезжала. Я был бы счастлив, если бы это произошло. Вот и все.

Эванжелина загрустила. Не сомневаюсь, что сейчас она искренне переживала несчастную судьбу молодого человека.

— А вы не собирались пожениться?

— Я бы с удовольствием, и пару лет назад это было бы возможно, хотя ей тогда еще не исполнилось и семнадцати, а в настоящее время, после того как ее отец

перешел в категорию «новых русских», это было бы откровенным мезальянсом. Она стала несколько амбициозна, я не смог бы обеспечить ее запросов. Пока я не в состоянии заработать такое дикое количество денег.

— Не понимаю. По словам Нины Ивановны, вы весьма обеспеченный человек.

— Нина Ивановна хорошо ко мне относится. Но если у Дашки хватит ума не выпрыгивать замуж за вульгарного толстосума на иномарке — а у нее хватит ума, — то я стану знаменитым и, следовательно, богатым. В свое время.

«Наивный ребенок, полный иллюзий. Жизнь тебя обломает», — донеслось из-под стола скептическое урчание Антрекота. Он уже завладел куском мяса и сейчас хрустел челюстями и ушами.

— У вас были близкие отношения? — спросила Эванжелина, и ярко вспыхнувшие щеки подсказали, что она имеет в виду. Меня повергла в шок такая вопиющая бестактность. Привыкла в своей Америке задавать прямолинейные вопросы о самом интимном.

— Нет, — ни капли не смутился Валерий, — а зачем? Нам и так было интересно вдвоем. Конечно, для тех, кому нечего сказать друг другу, секс наиболее эффективный способ убить время. Перескакивать через первую стадию сближения, когда о сексе еще не может быть и речи, — значит лишать себя самых приятных, нежных и трепетных ощущений. Даша представляется мне тугим розовым бутоном в каплях утренней росы. Она свежая, чистая, естественная, и все в ней гармонично. Вы ее видели. Она вызывает желание оберегать, а не владеть…

Ответом художнику было наше изумленное молчание. Вот, оказывается, как обстоят дела. А мы-то с Эванжелиной полагали, что молодежь, насмотревшись американских фильмов, сейчас только и занята бодрым сотрясанием родительских кроватей.

— Ну если у вас нет вопросов, то я пойду.

— Постойте, — воскликнула Эванжелина, — а как же норковая шуба? Ведь на шубу-то ты деньги нашел?

Валера удивился:

— Почему норковая, она всю зиму в песцовой проходила.

— Песцовую ей купил отец, — уточнила я, — а норковую подарили вы. Так сказала Нина Ивановна, а ей — Даша.

— Не может быть, — покачал головой несчастный парень, — мне надо быть Малевичем, чтобы заработать на норковую шубу.

— Ну и дела, — протянула Эванжелина, — кто же этот, щедрый и таинственный даритель? Таня, мы ведь не отправим человека в ночь и неизвестность? Москва относится к числу городов с напряженной криминогенной обстановкой. Валера, оставайся, квартира большая.

Валера потрепал Антрекота. Тот с готовностью принялся урчать. Нажрался, подлец лохматый.

— Да нет, пойду. Неудобно как-то.

— Таня, ну поддержи меня, — прошипела Эванжелина, — куда он ночью пойдет?

— Оставайтесь, конечно, уже второй час.

Эванжелина с умилением посмотрела на меня. «Ты киска, — читалось в ее взгляде, — не дрожи, нашей девственности ничто не угрожает: во-первых, по причине высоких моральных принципов гостя, а во-вторых, по причине отсутствия оной».

* * *

Остатки ночи прошли благополучно. Молодого живописца уложили в гостиной, а утром он отправился домой.