Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1
Шрифт:
Троцкого и Зиновьева поспешили выкинуть из партии. Других видных троцкистов, соратников Ленина, исключили на XV съезде, в декабре 27-го года. Принесших покаяние восстановили в партии, но разогнали по разным городам с предоставлением работы. Зиновьева и Каменева направили в Калугу. Зиновьева назначили председателем Губплана, Каменева – заместителем заведующего Губоно, Калужане – нужно не нужно – ходили, как ходят в зоопарк поглядеть на невиданных крупных зверей, в учреждения, где больше делали вид, что работают, двое опальных. Библиофил Каменев целыми днями рылся в букинистическом отделе книжного магазина. Калужане заразили обоих страстью гонять голубей. Когда Зиновьев и Каменев шли на Старый базар покупать турманов, мальчишки
– Вон царьки пошли!
Троцкого услали сначала в Верный (ныне – Алма-Ата), потом – в Бишкек, а потом выбросили в Турцию, предоставившую ему убежище на Принцевых островах, и теперь уже в наших газетах бывшего пролетарского вождя называли: «мистер Троцкий».
Накануне моего дня рождения я зашел после уроков за мамой в учительскую, чтобы вместе с ней идти покупать антоновку для пирога.
В учительской были только она и доктор Пятницкий, каждый год проводивший медицинский осмотр учеников. Речь у них зашла о разгроме троцкистской оппозиции.
– Это еще что! – сказал Пятницкий. – Вот увидите: головы с плеч полетят…
Тогда я воспринял пророчество Пятницкого как «красное словцо». Я не мог себе представить, чтобы социал-демократическая в своих истоках партия обратила, подобно Робеспьеру и его присным, террор против «своих».
Потом я вспомнил предсказание Пятницкого и лишний раз подивился прозорливости провинциалов. Столичных жителей, притом таких, как историк Тарле и адвокат Коммодов, внутрипартийный террор застал врасплох.
Издали видней. В тишине слышней…
5
Сталин имеет немного стремление торопиться.
Зимой 27—28-го года по Перемышлю пробежал слух, что в Москве и других больших городах закрывают частные магазины, а крупных нэпманов высылают в Нарым и прочие тому подобные отдаленные места.
Прикрыли частные магазины и в Перемышле. Прощай, зиновьевские булки и немешаевские баранки! У кооператива выросли «хвосты».
На уроках обществоведения нам до самого последнего времени внушали, что троцкисты, требуя ликвидации НЭПа, допускают грубейшую ошибку: наша кооперация еще недостаточно сильна, чтобы удовлетворить потребности населения, – без частных торговцев нам пока не обойтись; недаром, мол, Ленин говорил, что НЭП вводится «всерьез и надолго».
И вот мы, разгромив троцкистов, совершаем то самое, за что мы их осуждали. И те самые результаты, к которым, по мнению сторонников генеральной линии партии, неминуемо должна была привести политика троцкистов в торговле, уже налицо.
Я обратился за разъяснениями к обществоведу.
Смущенный преподаватель отделался общей фразой:
– Любимов сомневается в правильности политики нашей партии…
Я искренне недоумевал: почему вдруг такой поворот на 180 градусов? Почему я получил шлепок за то, что вызывало одобрение моего учителя еще какой-нибудь месяц тому назад?.. Откуда же мне было знать тогда, что генеральный секретарь ВКП(б) Сталин, точивший зубы на Троцкого и на троцкистов, исповедовал троцкизм куда фанатичнее, чем сам Троцкий, что он боролся с Троцким не за принцип, а только за власть, и что как скоро он, преимущественно изворотливостью Бухарчика и его начитанностью от марксистско-ленинского «писания», одолел троцкистскую когорту, так сей же час принялся проводить программу Троцкого, но под другим соусом? Недаром одним из главных обвинений, предъявляемых бухаринцами сталинистам, было обвинение в скатывании к троцкизму. Троцкисты требовали сверхиндустриализации. Нет, зачем же «сверх»? Это «сверх» отпугивает массы. Не «сверх», а просто индустриализации страны! На бумаге – «просто», а по существу – то же самое «сверх», ибо индустриализация Сталина мгновенно оголодала и оголила страну. Один из главных троцкистских теоретиков
48
См. доклад Сталина на XV конференции ВКП(б) «Об оппозиции и внутри партийном положении» (1 ноября 1926 г.).
Летом 28-го года мы читали отчеты в газетах о первом гласном суде над интеллигентами-«вредителями», известном под названием «шахтинского дела».
Судят, ни мало ни много, пятьдесят три человека. Судят в Москве, в Колонном зале Дома Союзов. Судят с 18 мая по 5 июля 1928 года. «Первоприсутствующий» – Вышинский, будущий заместитель Наркомпроса Луначарского, ведавший высшими школами, так называемым профессиональным образованием, потому именовавшийся «Начальником Главпрофобра», в 30-м году председательствовавший на процессе Промышленной партии, а затем, когда понадобился более хищный зверь, сменивший Акулова на посту Верховного прокурора. Главный государственный обвинитель – Крыленко, которого уничтожат в ежовщину. Среди общественных обвинителей будущий Наркомфин Гринько, которого в 38-м году посадят на скамью подсудимых вместе с Бухариным и Рыковым и расстреляют, Осадчий и Шейн, которых через два года арестуют как вредителей. Заключенный Осадчий будет давать «свидетельские показания» на процессе Промпартии.
Первый блин вышел комом. Еще не наторели, не насобачились. Да и материал попался тугоплавкий.
– Подсудимый Кузьма…
– Виновным себя не признаю…
– Подсудимый Нашивочников…
– Не признаю себя виновным…
Не признают себя виновными Колодуб Емельян, Люрн, Элиадзе, Колодуб Андрей, Васильев, Беленко, Антонов, Горлецкий, Стояновский, Семенченко, Владимирский, Овчарек, Кувалдин, Некрасов А., Чинокал, Великовский, Скарутто, Рабинович, Именитов, Юсевич, Отто, Штелъблинг и Мейер.
– Подсудимый Колодуб Емельян…
…………………………………………………………………..
– Я о существовании организации не знал и в ней не участвовал. Признаю себя виновным в том, что недостаточно проявил энергии в смысле проведения и постановки профобразования…
– …я себя не признаю виновным во вредительстве.
«Частично» признали себя виновными Сущевский, Калнин, Потемкин, Орлов, Шалдун, Бояршинов, Ржепецкий, Будный, Фаерман, Горлов, Мешков, Некрасов И., Бадштабер.
– Я абсолютно не виновен, – заявил в последнем слове подсудимый Рабинович. – Мне не в чем раскаиваться и не о чем просить. Все эти события, которые прошли перед судом, являются для меня загадкой.
Почти все защитники держали себя независимо, без реверансов в сторону суда и прокуратуры, обходились без возглашений многолетия Советской власти, ставших обязательными для адвокатов спустя несколько лет, спорили с обвинителями, доказывали несостоятельность их доводов.
Для защитника Левенберга была неопровержима, как он выразился, «полная невиновность» одного из главных обвиняемых – Кузьмы.
Защитник Оцеп сообщил о том, что Гаврюшенко «первый назвал фамилию Рабиновича как члена московского центра. Ровно через день после допроса, во время которого Гаврюшенко назвал имя Рабиновича, он покончил с собой».