Неуютная ферма

Гиббонс Стелла

Адам осторожно тронул щеточку пальцем.

– Она теперь моя?

– Да, конечно. Ваша собственная. Берите.

Адам бережно взял щеточку и замер. Его глаза подернулись дымкой, как незрячие атлантические озерца перед бурей. Узловатые пальцы сомкнулись на рукоятке.

– Моя… она моя, – бормотал он. – Ни кола ни двора, а щеточка моя!.. Моя щеточка!

Он вытащил терновую веточку, заменявшую ему пуговицу на рубахе, и вставил на ее место щеточку, затем подумал и вернул все обратно.

– Моя щеточка! – Старик смотрел на нее, как во сне.

– Да. Это чтобы щигрить миски, – твердо сказала Флора, предчувствуя новую опасность.

– Ну

уж нет! – возмутился Адам. – Разве можно щигрить старые миски такой красотой! Я уж терновыми веточками обойдусь. А мою щеточку буду держать в коровне, рядом с нашей Неумехой и нашей Нескладехой.

– Они могут ее съесть, – заметила Флора.

– Верно ты говоришь, дочь Роберта Поста. Ладно, повешу ее на красной веревочке над раковиной. Не стану я кунать мою милую щеточку в грязную посудную воду. Щеточка моя ненаглядная, краше, чем майский день.

И, прошаркав через кухню, он аккуратно подвесил щеточку над раковиной и замер, любуясь. Флора, кипя праведной досадой, отправилась на прогулку.

Ее часто подбадривали письма от лондонских друзей. Миссис Смайли была сейчас в Египте, но писала регулярно. За границей, в жарком климате, она носила белые платья, разговаривала мало, а все мужчины в гостинице в нее влюблялись. Чарлз тоже писал в ответ на короткие послания Флоры. В сжатых фразах на двух сторонах листа голубой почтовой бумаги она излагала обстоятельства своей жизни; Чарлз писал о погоде в Хартфордшире и передавал приветы от своей матери. Было в его письмах и кое-что еще, очень для Флоры приятное; она ждала их с нетерпением. Еще писала Джулия, коллекционировавшая книги про гангстеров, Клод Харт-Харрис и другие члены ее компании, так что даже здесь, в глуши, она не чувствовала себя одинокой.

Иногда, прогуливаясь в холмах, она видела Эльфину: легкую фигурку с контурами гуттаперчевого мальчика-хориста кисти Боттичелли на фоне бледного весеннего неба. Эльфина сторонилась Флоры, что той было очень не с руки: она хотела дать девушке несколько тактичных советов касательно Ричарда Кречетт-Лорнетта.

Адам поделился с Флорой своими страхами касательно Эльфины скорее всего бессознательно: он доил корову и бормотал себе под нос, а Флора стояла рядом и все слышала.

– Заглядывает в окна Откутюр-Холла, смотрит на этого молодого фуфыря, мастера Ричарда, – бормотал Адам (он произносил «Откутюр-Холл» как «Окотень-Холл»).

Что-то земляное, темное, узловатое, словно побеги черевики, пробивающиеся сквозь влажную почву, прозвучало сейчас в голосе старика, отголоски чего-то давнего и позабытого.

– Это молодой сквайр? – спросила Флора как будто между делом. Ей хотелось докопаться до сути вопроса, но при этом не выдать свой интерес.

– Да, чтоб ему пусто было, блудливому молокососу!

В голосе старика клокотал гнев, но сквозь гнев проступали очертания другого, потаенного чувства: ясноглазое вникание в духовитую науку скотного двора, намек на простые вожделения курятника и утиного пруда, сочный, бесстыдный интерес к извечной драме, в которой мужчина слепо атакует, а женщина неизбежно покоряется.

Флоре стало немного гадко, однако, если она хотела навести в «Кручине» порядок, надо было расспрашивать дальше.

Заранее зная ответ, она спросила, когда молодые поженятся. Адам издал громкий непривычный звук, в котором Флора с трудом угадала горький смешок.

– Когда на живохлебке созреют яблоки, тогда и похоть купит себе подвенечный наряд, – с нажимом отвечал старик.

Флора скорбно кивнула, хотя при этом подумала, что Адам наверняка

сгущает краски. Вероятно, Ричард Кречетт-Лорнетт питает к Эльфине лишь умеренную симпатию, и мысль о том, чего страшится Адам, ему и в голову не приходила. А если и приходила, он немедленно ее оттуда выкинул.

Флора знала английскую сельскую знать. Помещики – люди простые и терпеть не могут любых сложностей. Поэзия (Флора не сомневалась, что Эльфина пишет стихи) вгоняет их в сон. Они предпочитают собеседниц, которые произносят по одной фразе в двадцать минут. Им по душе отлично выдрессированные собаки, хорошо одетые девушки и погода, благоприятная для охоты. Маловероятно, что Ричард Кречетт-Лорнетт планирует соблазнить и бросить Эльфину. Однако еще менее вероятно, что он хочет на ней жениться. Ее экстравагантные наряды, прическа и поведение начисто это исключают. Такая мысль просто не могла прийти ему в голову, куда мысли вообще заглядывают нечасто.

«И если я ничего не предприму, – подумала Флора, – то Эльфина останется у меня на шее. И уж точно никто не захочет на ней жениться, пока она расхаживает в своих балахонах. Если, конечно, я не сведу ее с мистером Клопом».

Однако мистер Клоп был по крайней мере временно влюблен в саму Флору, что составляло еще одно препятствие. Да и стоит ли бросать Эльфину, совершенно неподготовленную, на съедение львам и львицам из Блумсбери и с Шарлотт-стрит, этим писателям и писательницам, которые меняют мужей и жен раз в две недели самым свободомыслящим образом? Они всегда напоминали Флоре пирующих селян, изображенных на вазах в рассказе Диккенса: «у каждого – видимо как знак их безудержного веселья и полной свободы – одна нога поднята вверх под самым необычным углом» [25] . Как им, наверное, обидно всякий раз обнаруживать, что новая любовь – точная копия предыдущей. Все равно как на скучной вечеринке брать один воздушный шарик за другим и видеть, что они все одинаково дырявые и не надуваются.

25

Ч. Диккенс. Очерки Бата. Глава «Лавка ростовщика».

Нет, Эльфину нельзя отправлять на Шарлотт-стрит. Ее надо привести в приличный вид и выдать за Ричарда.

Итак, прогуливаясь по холмам, Флора продолжала выискивать глазами Эльфину.

Тетя Ада Мрак сидела у себя в комнате на втором этаже… одна.

В ее одиночестве чудилось что-то почти символическое. Она была сердцевиной, центром, фокальной точкой дома, а вы когда-нибудь слышали про два центра у одного предмета? Вот то-то же. И все же все волны страстей, желаний, ревности и вожделений, прокатывающие по дому, сходились здесь, в этой старухе. Она ощущала себя сердцевиной фермы… бесконечно, необратимо одинокой.

Слабеющие весенние ветра овевали старый дом. Мысли старухи теснились в жарко натопленной комнате… Ты не хочешь видеть племянницу… не хочешь подпускать ее к себе…

Придумать какой-нибудь предлог. Она здесь уже месяц и до сих пор тебя не видела. Она находит это странным, намекает, что желала бы с тобой встретиться. Нет, ни за что… Ты чувствуешь… при мысли о ней ты чувствуешь что-то странное. Ты не разрешишь ей сюда войти. Твои мысли медленно кружат по комнате, словно звери, трущиеся о дремотные стены. А на свободе ветры дремотными зверями трутся о стены. Мысли и ветры равно дремотны. Как утомителен теплый ветер ранней весны…