Неуютная ферма

Гиббонс Стелла

– Кому-то так и так придется ею управлять, когда старый черт откинет копыта, – заметил Рувим. Жгучая страсть вскипела в белках его глаз, дыхание вырывалось всхлипами.

– Да, конечно, – ответила Флора. – Он говорит, что оставит ее Адаму. На мой взгляд, это неразумно, а на твой? Начнем с того, что Адаму девяносто. Детей у него нет (по крайней мере насколько мне известно, а болтовню миссис Муривей я не слушаю). И я не думаю, что он женится, ведь ты же со мной согласишься? К тому же я не наблюдаю в нем юридической жилки. Например, вряд ли он составит завещание. А если и составит, бог весть кому он откажет ферму? С него станется отписать ее Нескладехе или даже Неумехе, а это повлечет

за собой бесчисленные юридические затруднения, поскольку я не уверена, что коровы могут наследовать недвижимость. Опять-таки Невезуха и Неряха смогут заявить иск, и тогда начнется бесконечная тяжба, которая поглотит все доходы от земли. Нет, я уверена, идея составить завещание в пользу Адама глубоко неправильная. Куда лучше будет, если мы уговорим Амоса отправиться в долгую поездку по Англии или даже поселиться где-нибудь в деревне и составить книгу проповедей. Тогда тот, кто будет в это время управлять фермой, сможет основательно взять дело в свои руки, а когда кузен Амос наконец вернется, то решит, что проще всего ничего не менять и оставить ферму тому, кто ею управляет. А значит, Рувим, кузен Амос завещает ферму не Адаму, а тому, кто так успешно ею руководит.

Под конец последней фразы она немного споткнулась, вспомнив, что Скоткраддеры редко поступают согласно логике. Однако Рувим воспринял услышанное совсем не так, как хотела Флора.

– То есть тебе? – проговорил он хриплым от гнева голосом.

– Нет, конечно. Я уже говорила тебе, Рувим, что не сумею управиться с фермой. Мне кажется, тут ты можешь мне поверить.

– А если ты говорила не о себе, то о ком же?

Флора отбросила дипломатию и сказала прямо:

– О тебе.

– Обо мне?

– Да, о тебе. – Флора уже усвоила манеру Скоткраддеров повторять все по многу раз.

Рувим вытаращил на нее глаза. Флора с некоторой брезгливостью заметила, что грудь у него очень волосатая.

– Не будет этого, – сказал он наконец. – Старуха его не отпустит.

– Почему? – удивилась Флора. – Зачем тете Аде Мрак держать вас здесь, будто вы маленькие дети?

– Она… она… она больна, – запинаясь, выговорил Рувим и украдкой глянул на закрытые пыльные окна второго этажа, над которыми уже вили свои гнезда ласточки-пестробрюшки. – Если кто-нибудь из нас говорит, что уйдет с фермы, у нее случается приступ. Скоткраддеры живут в «Кручине», сколько она стоит. Никому из нас нельзя уходить, кроме Кипрея – он по субботам возит деньги в Пивтаунский банк.

– Но вы все иногда бываете в Пивтауне.

– Да, но это большой риск. Если она узнает, у нее будет приступ.

– Приступ чего? – Флора постепенно теряла терпение. В отличие от Чарлза она не выносила мрачных загадок.

– Ее… ее недуга. Она не такая, как бабушки в других семьях. Когда она была не больше крулечки, она увидела…

– Ой, Рувим, будь другом, рассказывай быстрее, а то пока я дойду до холмов, солнце опять спрячется.

– Она… она безумна.

Грузное слово лежало между ними в равнодушном воздухе. Время, которое в последние дни вело себя вполне пристойно, внезапно завертелось вокруг яркой далекой точки в безграничном пространстве.

– Ох, – выдохнула Флора.

Вот, значит, в чем дело. Тетя Ада безумна. По всем законам вероятности, на ферме «Кручина» должна была обнаружиться сумасшедшая бабка, и в кои-то веки законы вероятности не подвели.

Флора, постукивая прогулочной тростью по туфельке, заметила, что это крайне неприятно.

– Да, – ответил Рувим, – это просто жуть. И ее сумасшествие проявляется в том, что она должна точно знать, что происходит. Два раза в неделю она проверяет все амбарные книги: молочную, куриную, свиную

и зерновую. Если не дать их ей, у нее случается приступ. Это кошмар. Понимаешь, она глава семьи. Мы должны всячески ее беречь. Она спускается на кухню только два раза в году: первого мая и в последний день праздника урожая. Если кто-нибудь слишком много ест, с ней случается приступ. Жуть.

– Да, – согласилась Флора, а про себя подумала, что у тети Ады очень удобная форма сумасшествия. Позволь каждому, кто сходит с ума, самому выбирать себе разновидность безумия, все были бы, как тетя Ада. – Поэтому она и не хочет меня видеть? Я здесь уже почти месяц, а она так меня к себе и не пригласила.

– Да, может быть, – равнодушно ответил Рувим. Долгая речь его утомила. Лицо заострилось, собралось колючими складками.

– И все равно, – бодро сказала Флора, – безумие тети Ады не помешает тебе убедить кузена Амоса, что ему нужно отправиться с проповедью по стране, а когда он уедет, взять ферму в свои руки.

– Ты думаешь, – медленно проговорил Рувим, – если я буду следить за фермой, пока старый черт колесит по стране и пугает ворон, и он, увидев, что я хорошо справляюсь, завещает ее мне?

– Да, именно так я и думаю, – твердо ответила Флора.

Череда выражений пробежала по лицу Рувима, и внезапно, прямо на глазах у Флоры он просиял. Она поняла, что одержала победу.

– Да, – хрипло проговорил Рувим. – Чтоб мне сдохнуть, если я не уговорю старого черта отвалить прямо на этой неделе!

И к изумлению Флоры, он протянул ей руку, которую она тут же пожала – тепло и даже растроганно. То был первый знак чего-то человеческого со стороны представителя Скоткраддеров. Флора чувствовала себя Кортесом на Дарьенском склоне или сэром Джеймсом Джинсом, разглядевшим в телескоп еще один белый карлик.

С веселым сердцем она зашагала по дороге к холмам. Если Рувим не переусердствует, убеждая отца, и Амос не догадается, что его хотят спровадить, то план сработает.

Утро выдалось погожее, и прогулка тем больше радовала Флору, что сегодня ее не сопровождал мистер Клоп (у нее никак не получилось думать о нем как о Мейстерклопфе). Предыдущие три дня они гуляли вместе, но вчера Флора твердо сказала, что ему нужно поработать. Она не видела большого смысла в работе мистера Клопа, однако предлог был вполне благовидный.

Нельзя сказать, что прогулки с мистером Клопом доставляли Флоре удовольствие. Начать с того, что его занимала исключительно проблема противоположных полов. Это было печально, но хотя бы понятно: в конце концов, многие наши лучшие умы подвержены такой слабости. Беда в том, что самые обычные предметы, не вызывающие фривольных ассоциаций даже у наших лучших умов, наводили мистера Клопа на неожиданные мысли, которыми он делился с Флорой и спрашивал, как ей такое сравнение. Флоре трудно было отвечать, поскольку тема нисколько ее не занимала, а мистер Клоп относил молчание спутницы на счет ее неразвитости. Он говорил, как удивительно, что почти все англичанки (точнее, почти все молодые англичанки, то есть англичанки в возрасте от девятнадцати до двадцати четырех лет) чрезвычайно неразвиты.

Иногда они гуляли в рощице очаровательных молодых берез. Их стволы казались мистеру Клопу фаллическими символами, а почки наводили на мысль о соска2х и девственницах. Он напоминал Флоре, что они идут по семенам, зреющим во чреве матери-земли, и говорил, что чувствует, будто ступает по телу исполинской бурой женщины. От этого (утверждал мистер Клоп) ощущаешь себя соучастником в неком величественном ритуале вынашивания.

Иногда Флора любопытствовала, как называется то или иное дерево, но мистер Клоп ни одного из них не знал.