Неуютная ферма
Шрифт:
Впрочем, изредка далекие холмы не казались ему исполинскими женскими грудями. Тогда он глядел на горизонт, щурился, глубоко вдыхал через ноздри и говорил, что пейзаж напоминает ему очаровательную картину Пуссена, или замирал над лужей и сообщал, что она похожа на полотно Мане.
Впрочем, справедливости ради надо отметить, что мистера Клопа занимали и общественные проблемы современности. Вчера, когда они с Флорой гуляли по рододендроновой аллее в поместье, открытом для публики, он заговорил о недавнем аресте в Гайд-парке. Рододендроны напомнили ему про Гайд-парк.
В Гайд-парке столько гомосексуалистов! Да и проституток тоже. Только гляньте, какой у этих рододендроновых бутонов возбужденный, фаллический вид!
Рано или поздно нам придется решать проблему гомосексуалистов. А также лесбиянок и старых дев.
Только гляньте! Вот то озерцо – ведь правда словно чей-то пупок! Хочется скинуть одежду и прыгнуть туда. Вот еще одна проблема, ее нам тоже придется решать. Нигде нагота так не возбуждает, как в Англии. Если бы мы все ходили голые, всякое сексуальное влечение исчезло бы само собой. Флоре случалось бывать на вечеринках, где все раздеваются? Мистеру Клопу случалось. Как-то вся наша компания купалась нагишом, а потом крошка Гарриет Бельмонт сидела голая на траве и играла нам на флейте. А Билли Полсветт танцевала гавайский танец любви со всеми движениями, которые обычно опускают в эстрадной версии. Ее муж тоже танцевал. Это было очаровательно: так по-дружески, так естественно и мило.
После таких разговоров Флора с большой радостью гуляла в одиночестве.
За все время ей встретились лишь двое молодых людей с рюкзаками и девушка на пони. Флора спустилась в долину, заросшую лещиной и утесником, и зашагала к серому каменному дому под крышей, выкрашенной бирюзовой краской. То была пастушья сторожка; рядом Флора видела овчарню, в которой чуть раньше ягнились овцы, и корыто, из которого они пили.
Будь здесь мистер Клоп, он бы изрек, что овцы отдают женский долг Великой жизненной силе. Он утверждал, что успех женщины целиком определяется ее успехом в сексуальной жизни, и Флора подозревала, что об овцах он бы сказал то же самое.
До чего же она радовалась, что его с нею нет!
Флора обогнула угол овчарни и увидела Эльфину, загоравшую на траве.
Обе девушки вздрогнули. Однако Флора была очень рада встрече. Она давно искала случай поговорить с кузиной.
Эльфина вскочила и замерла; в ней чувствовалась угловатая грация жеребенка-стригунка. Строгие губы тронула загадочная, как у дриады, улыбка, глаза смотрели сонно и недружелюбно. Флора подумала: «Какая ужасная прическа, непременно надо объяснить, чтобы она так не делала».
– Ты Флора, я Эльфина, – просто сказала девушка. В ее звонком, срывающемся голосе было что-то бесполое, наводящее на мысль о мальчиках из церковного хора (хотя мальчики из церковного хора редко бывают бесполыми, в чем убедилась на собственном горьком опыте не одна жена викария).
– Какая догадливость! – грубо ответила Флора, но тут же добавила вежливо: – Да. Не правда
– Да… Нет… Вон там. – Девушка неопределенным движением обвела бескрайние горизонты. Жесты ее матери отличались такой же безграничностью – на ферме не осталось ни одной целой вазы.
– В доме я задыхаюсь, – продолжала Эльфина робко. – Я ненавижу дома.
– Вот как? – спросила Флора.
Эльфина набрала в грудь воздуха, явно намереваясь пространно рассказать о себе и своих привычках, как делают все дриады, только дай им волю. Флора опустилась на соседнюю кочку и приготовилась слушать.
– Ты любишь стихи? – внезапно спросила Эльфина. Ее лицо вспыхнуло свежим румянцем. Руки, загорелые и по-мальчишески угловатые, сжались в кулаки.
– Некоторые да, – осторожно ответила Флора.
– Я их обожаю, – просто сказала Эльфина. – В них говорится все то, что я не могу выразить сама… В них есть… не знаю… в них есть всё… всё… Ничего больше и не нужно. Ты когда-нибудь так чувствовала?
Флора ответила, что иногда испытывала нечто подобное, однако не стала распространяться подробнее, поскольку не совсем поняла, что Эльфина имела в виду.
– Я пишу стихи, – продолжала та («Я угадала!» – подумала Флора). – Я покажу тебе некоторые, если пообещаешь не смеяться. Мне нестерпимо, когда над моими детьми смеются… я называю стихи своими детьми…
Флора решила, что такое обещание может дать без опаски.
– И еще любовь… – проговорила Эльфина. Ее голос поминутно менялся, словно финский лед, тронутый первыми сладострастными лучами финского солнца. – Любовь и стихи… одно как-то вытекает из другого… здесь, в холмах, когда я наедине с моими мечтами… даже не могу описать тебе, что я чувствую. Сегодня я все утро гонялась за белкой.
Флора спросила строго:
– Эльфина, ты помолвлена?
Девушка застыла. Краска сошла с ее лица. Голова поникла.
– Есть один человек… – чуть слышно пробормотала она. – Мы не хотим все портить, связывая себя формальными обязательствами. Ведь формальности – это ужасно.
– Чепуха, – ответила Флора. – Формальности – это прекрасно. Особенно для тебя. И что, по-твоему, ты будешь делать, если не выйдешь за «одного человека»?
Эльфина просияла.
– О, я уже все придумала. Пойду работать в Хоршемский салон прикладного искусства, а в свободное время будут лепить декоративные панно. Я не пропаду… а когда-нибудь смогу поехать в Италию и постараюсь стать хоть немножко похожей на святого Франциска Ассизского…
– Девушке совершенно не нужно походить на святого Франциска Ассизского, – холодно заметила Флора, – а в твоем случае это и вовсе самоубийство. При твоем росте надо выбирать платья по фигуре, а главное, Эльфина, что бы ты ни надела, на тебе должны быть туфли-лодочки. Запомни: ло-доч-ки. Ты очень красивая, так что на тебе будет прекрасно смотреться любая, самая обычная одежда, только, ради всего святого, не носи оранжевых льняных свитеров и самодельных украшений. Да и шалей в качестве вечерней одежды.