Неуютная ферма

Гиббонс Стелла

– Я пойду в кино, мэм, – почтительно отвечал он.

– В «Орфее» идут «Красные каблуки» с Мари Рамбо, – пылко вмешался Сиф.

– Да, это вполне годится, – величаво ответила Флора, чуть заметным движением бровей выразив Сифу неодобрение, затем взяла Клода под руку, и вся компания направилась через толпу к входу в здание.

Лестница была застелена красным ковром, который спускался на тротуар до самого бордюра. По обе стороны ковровой дорожки собралась огромная толпа зевак; их лица, исполненные любопытства и восхищения, озарялись двумя газовыми рожками по бокам от двери.

Как

раз когда Флора и ее спутники начали подниматься по лестнице, средь восхищенного ропота толпы вроде бы прозвучало ее имя. Она глянула в ту сторону, откуда раздался голос, и увидела мистера Клопа собственной персоной: тот опасно взгромоздился на цоколь уличного фонаря, а рядом с ним стоял еще один дурно одетый нечесаный джентльмен – надо полагать, собрат-интеллектуал.

Мистер Клоп весело замахал Флоре и вообще выглядел вполне бодрым, но она (глупое создание) немножко его пожалела, поскольку он был толстый и безвкусно одет; сравнивая его с Чарлзом, который всегда выглядел безупречно, и лишь при игре в теннис темная прядь падала ему на лоб, Флора подумала, что мистер Клоп исключительно жалок. Она почти что осудила себя, что не позвала его на бал.

– Кто это? – спросил Клод, проследив ее взгляд.

– Некий мистер Клоп. Мы встречались в Лондоне.

– Боже правый! – произнес Клод тоном величайшей брезгливости.

Будь Флора одна, она бы вежливо крикнула через толпу:

– Добрый вечер! Какая неожиданная встреча! Вы охотитесь за редкими книгами?

Однако сейчас Флора ощущала себя дуэньей Эльфины, а значит, должна была держаться безупречно.

Поэтому она ограничилась тем, что очень любезно кивнула мистеру Клопу, который выглядел ужасно непрезентабельно и пытался одернуть кардиган, собравшийся на талии в складки.

Мистер Обри Федеруэйт, выстроивший в 1930 году здание Бодягширской ассамблеи, не удовольствовался одной красивой лестницей, а соорудил еще одну, внутреннюю, ведущую в бальный зал, который располагался чуть ниже уровня улицы.

Когда Флора, выйдя из продуваемого сквозняками женского гардероба вместе с прекрасной и величавой Эльфиной, увидела вторую лестницу, она преисполнилась такой благодарности, что готова была упасть на колени и возблагодарить судьбу.

Разве аббат Фосс-Мегре не сказал: «Мужчина, увидевший, как красивая женщина спускается по величественной лестнице, погиб», и разве тут не присутствуют сразу обе составляющие его максимы? Возможна ли лучшая оправа для того бриллианта, в который стараниями Флоры превратилась Эльфина?

Благообразная дама лет шестидесяти приветствовала гостей на верхней площадке лестницы, а рядом с нею стояла крупная девица в платье ядовитого оттенка электрик – надо полагать, Джоан, дочь миссис Кречетт-Лорнетт.

Все четверо медленно приближались к хозяйке.

Наблюдательный взгляд Флоры сразу оценил, что время они подгадали идеально.

Было почти девять. Все важные гости уже прибыли, и цвет суссекской аристократии кружился под звуки вальса «Двенадцать сладостных часов»; элегантное сочетание темно-лилового и белого на мужчинах и бальные платья дам изящно оттенялись пурпурными стенами, темно-зелеными венками над нишами

и тонкими белыми колоннами с золочеными коринфскими капителями.

Клод представил своих спутниц миссис Кречетт-Лорнетт. Хозяйка любезно улыбнулась Флоре и с немым изумление воззрилась на Эльфину, потрясенная ее красотой. Затем Эльфина по едва заметному знаку Флоры (та задержалась перемолвиться несколькими словами с Джоан Кречетт-Лорнетт) начала спускаться по лестнице.

Как раз в это мгновение утихли чарующие звуки вальса, танцоры остановились, улыбаясь и аплодируя.

И тут зал замер. Все взоры были обращены на лестницу. Восторженный гул – самый сладостный звук для женского уха – прокатился во внезапной тишине.

Подлинная красота заставила умолкнуть все, кроме восторженных похвал. Поколение, ценившее в женщинах пикантность, интересность, мальчишескую угловатость и своеобразие, увидело перед собой красоту, простую и чистую, как у юной Венеры, которую так любили ваять древние греки, и с изумленным восхищением откликнулись на ее зов.

Как ни один зрячий не станет отрицать прелесть цветущего миндального дерева, так никто не мог отрицать прелесть Эльфины. Девушка спускалась по лестнице, словно озаренное солнцем облако по склону холма. Ее строгая красота, подчеркнутая простым белым платьем, освежала взор, как залитое луной море или цветочная поляна.

Высокий молодой человек, стоящий у основания лестницы, взирал на Эльфину, как, наверное, греческий пастух взирал на богиню Луны. Флора, молча наблюдавшая с верхней площадки, видела этот взгляд и осталась очень довольна.

Зачарованную тишину нарушила музыка. Оркестр заиграл веселую польку. Высокий молодой человек (не кто иной, как Ричард Кречетт-Лорнетт) подал руку Эльфине и повел ее в гущу танца.

Флора и Клод (которого все происходящее чрезвычайно забавляло) спустились в зал чуть позже и тоже присоединились к танцующим.

Флора, кружа по залу в объятиях Клода (тот танцевал превосходно), имела все основания себя поздравить. Не выказывая слишком явного интереса к Эльфине и ее партнеру, что было бы невоспитанностью, она тем не менее примечала каждое их движение.

И все увиденное наполняло ее гордостью. Ричард вел себя как настоящий влюбленный. Молодой человек часто смотрит на свою партнершу с легким восхищением, и это зрелище было Флоре привычно. Однако ей редко случалось видеть такой благоговейный восторг, обожание и даже что-то вроде признательности, смешанной с изумлением. Ричард держал Эльфину бережно, словно первобытный человек, который сорвал цветущую ветку доселе невиданного дерева и несет ее к себе в пещеру.

Чудо, о котором Флора молила бога любви, свершилось. Ричард не только понял, что Эльфина прекрасна; он осознал, что любит ее. (Молодых людей, бывает, нужно ткнуть в этот факт носом, как знала Флора по наблюдениям за своими знакомыми.)

Теперь оставалось ждать конца бала, когда Эльфина скажет, сделал ли Ричард предложение. Флора понимала, что тревога может испортить ей вечер, но приготовилась мужественно терпеть неопределенность.

Впрочем, вскоре она настолько увлеклась весельем, что почти забыла про тревогу.