Неуютная ферма
Шрифт:
Тетя Ада сидела в кресле, часто дыша, и бессильно била по воздуху «Бюллетенем молокозаводчика». Ее глаза – щелки страдания на сером лице – были обращены к Амосу. Они горели ненавистью, будто свечи, которые чувствуют подступающую тьму и вспыхивают еще ярче.
– Да, – прошептала она. – Да… ты уйдешь, оставив меня в сарае. Скоткраддеры живут в «Кручине», сколько она стоит, но для тебя это пустой звук. Я умру здесь одна, в сарае, средь мерзости… – теперь ее голос звучал хрипло, и она двигала руками, будто пыталась вытащить их из липкой незримой патоки, – …средь мерзости, которая
Она умолкла и уронила голову на грудь. Лицо у нее было совершенно серым, без кровинки.
Амос медленными широкими шагами двинулся к выходу. Никто не шевелился, и лишь отблески камина продолжали свой бессмысленный танец. Амос распахнул дверь, и в кухню заглянуло огромное, равнодушное лицо ночи.
– Амос!
То был вопль из самой глубины ее сердца, и он ударил Амоса в солнечное сплетение, но тот даже не обернулся, лишь шагнул во тьму – и пропал.
Внезапно из темного угла рядом с мойкой раздался дикий крик. Урк, шатаясь, вышел на середину кухни. Он тащил за собой Мириам, наемную прислугу.
(Флора разбудила Эльфину, которая задремала, приникнув к ее плечу, и сказала, что начинается следующий акт комедии. Было всего пятнадцать минут четвертого.)
Урк стоял белый как мел. По его подбородку бежала струйка крови. Глаза были озерами боли, в которых искалеченными рыбами метались его несчастные мысли. Он хохотал беззвучным сумасшедшим смехом. Мириам, ни жива ни мертва от страха, вжала голову в плечи.
– Мы с водяными крысами… проиграли, – бормотал он тихо, безжизненно. – Мы разбиты. Мы думали свить для нее гнездышко у Крапивного колодца, как только расцветут баклажаны. А она ушла к нему, грязная лгунья… – Он задохнулся и мгновение силился раздышаться. – Когда ей был час от роду, я кровью водяной крысы начертал на ее бутылочке свой знак. Она была моя, моя… И она ушла… Зачем только я воображал ее моей?..
Он повернулся к сжавшейся от ужаса Мириам.
– Эй, ты! Тогда я возьму в жены тебя. Пусть ты грязная, я возьму тебя, и мы вместе будем валяться в тине. Скоткраддеры живут в «Кручине», сколько она стоит, а теперь будут и Муривеи.
И тут вперед выступила миссис Муривей – до сих пор она деловито намазывала масло на хлеб в дальнем конце кухни, а теперь уперла руки в боки и шагнула к Урку.
– Кто бы говорил про грязь? Глянь на свои штаны и куртку! Да от тебя твои любимые водяные крысы сбегут! Лучше бы ты меньше общался с водяными крысами, а больше – с мылом и мочалкой!
Неожиданно ее поддержал Марк Скорби, сочувственно подав голос из дальнего конца кухни:
– Да, верно говоришь.
– А тебе не обязательно за него выходить, голубушка, если не хочешь, – продолжала миссис Муривей, поворачиваясь к Мириам. – Ты еще молода, а ему пошел пятый десяток.
– Не важно. Я пойду за него, коли зовет, – весело ответила Мириам. – А ежели мне надоест, что грязный, скажу – помоется.
Урк дико расхохотался, притянул Мириам к себе и яростно поцеловал в губы. Тетя Ада Мрак, задыхаясь от гнева, хотела ударить их «Бюллетенем молокозаводчика», но промахнулась. Тут силы ее оставили, и она осела в кресле.
– Идем,
– Как?! Среди ночи? – возмутилась миссис Муривей.
Урк одной рукой взял Мириам за талию и дернул, но не сумел оторвать ее от пола. Он чертыхнулся, встал на колени, обнял ее двумя руками, однако поднять все равно не смог. Тогда Урк ухватил Мириам за плечи и под коленками. Она приникла к нему, и Урк, пошатываясь, осел на пол.
Миссис Муривей неодобрительно прищелкнула языком, а Марк Скорби из угла посоветовал Урку посадить девушку себе на закорки.
Наконец Урк поставил Мириам посреди кухни, отошел на несколько шагов и с разбегу подхватил ее на руки. Марк Скорби, наблюдавший за ним с большим спортивным интересом, распахнул дверь, и Урк со своей ношей выбежал в напоенную свежими ароматами ночь.
Воцарилась тишина.
Дверь медленно качалась на холодном ветру.
Все в кухне, замерев, ждали, когда раздастся грохот, означающий, что Урк упал.
Когда грохот наконец раздался, Марк Скорби закрыл дверь.
Было уже почти четыре. Эльфина снова заснула, и все работники, за исключением Марка Скорби, тоже. Алая куча углей в камине то темнела, то разгоралась от сквозняка, которым тянуло из-под двери.
Флора отчаянно хотела спать; она чувствовала себя на пьесе Юджина О’Нила, где действие тянется и тянется часами, пока зрители не вскочат и не потребуют антракта.
Чувствовалось, что забава всем уже порядком надоела. Юдифь, ссутулившись в углу, в мрачной задумчивости смотрела на Сифа из-под ладони. Рувим мрачно ссутулился в другом углу. Цветы живохлебки увядали на глазах. Сиф вытащил из кармана эротический журнал и разглядывал фотографии.
Только тетя Ада сидела очень прямо, устремив глаза вдаль. Ее губы шевелились. Флора, расположившаяся на столе, разбирала бормотание старухи, и оно отнюдь не обнадеживало.
– Они уходят… ушли… Эльфина… Амос… и теперь я одна в сарае… Кто их забрал?.. Я должна знать… должна знать… Эта гадкая девчонка… Дочь Роберта Поста…
Куча догорающих углей, медленно погружаясь в последний сон, бросала тусклые отблески на старческое лицо, придавая ему сходство с каменной резной фигурой в готическом соборе. Ранетта уже некоторое время шаг за шагом приближалась к двоюродной бабке и теперь стояла совсем близко, глядя на нее безумными голубыми глазами.
Внезапно, не поворачиваясь, тетя Ада ударила ее «Бюллетенем молокозаводчика», и Ранетта отскочила обратно в угол.
С венка на угли упал увядший цветок живохлебки.
Было половина пятого.
Вдруг Флора почувствовала, что ей дует в спину. Она с досадой обернулась и увидела прямо перед собой Рувима: тот открыл дверь во двор, почти незаметную за широким выступом камина.
– Уходи – беззвучно прошептал Рувим, – тебе пора спать.
Изумленная и благодарная, Флора тихонько разбудила Эльфину. Обе, не дыша, слезли со стола и на цыпочках прокрались к выходу. Рувим выпустил их наружу и бесшумно притворил дверь.