Невидимки
Шрифт:
— Вам лечиться надо.
— Да. Наверное.
На заднем плане маячит официант, охваченный ужасом пополам с любопытством. Ни она, ни я в течение долгого времени ничего не произносим. Как это ни поразительно, она не уходит. Как это ни поразительно, она снова садится за стол. И тем самым выигрывает этот раунд.
Она берет бокал и делает большой глоток вина, ныряет в свою сумку и вытаскивает оттуда сигареты и зажигалку. Я молча смотрю, не осмеливаясь больше ничего сказать, гадая, что будет дальше. Официант собирает со стола грязные тарелки, старательно глядя в стол.
— Ну и что
— Не знаю. Нет, знаю. Я расстроился. Нет. Да. Мне было больно.
Она смотрит на меня сквозь сигаретный дым:
— Вы решили, что это и есть то, за что мне платят?
— Нет! Нет. Я почувствовал ревность. И стыд. Главным образом ревность.
Она с минуту обдумывает услышанное.
— Но вы не удивились?
— Удивился. Хотя… Я никогда об этом раньше не думал. Он… все еще привлекательный мужчина.
— «Все еще привлекательный мужчина»? Да. И богатый к тому же. Богатый и беспомощный, вы это имели в виду?
— Я ничего такого в виду не имею… не имел…
Как же трудно не лгать. Я не помню точно, какие мысли мелькали у меня в тот вечер.
— Да, вы совсем не такой, как я себе представляла.
С этими словами Лулу закатывает глаза и качает головой. С минуту она молча курит, потом давит окурок в хрустальной пепельнице. Официант приносит десерт.
— Я хотел бы рассказать вам кое о чем еще. О ходе расследования, о Розе. Всплыло кое-что новое, отчасти благодаря вашей помощи. Возможно, мы что-то нашли. Пока ничего определенного, но…
— Правда? У нее все в порядке?
— В том месте, где она исчезла… нашли человеческие останки.
Глаза у Лулу становятся огромными. Рука взлетает к горлу.
— Это она?
— Мы пока не знаем. Возможно. Они… Мы скоро узнаем.
Лулу явно потрясена. Она покачивает головой и, закинув ногу на ногу, спрашивает жалобным голосом:
— Зачем вы мне это рассказываете?
— Честно говоря, я и сам не знаю. У меня такое чувство, как будто я перед вами в долгу. В настоящий момент это единственное, что я могу дать.
— Я в это не верю. Не верю. — Она имеет в виду, что Розу убил кто-то из Янко. — Вы хотите сказать, это на Черной пустоши? Это случилось здесь?
Пару минут мы молча сидим, не притрагиваясь к десерту, хотя он входит в счет. Я чувствую себя измочаленным. Хочется забиться в угол под столом и свернуться калачиком. Не надо было ничего ей говорить, но я просто не смог сдержаться.
— Зачем вы мне об этом сказали? Хотите, чтобы я сообщила племяннику? Тене? Господи…
— Но я вовсе не пытаюсь поставить вас в сложное положение. Но вижу, что уже поставил. Прошу прощения. Я сейчас не очень хорошо соображаю.
— Но вы ведь не знаете точно, что это она? Вы пока еще ничего не знаете.
— Не знаю.
— Это может быть кто угодно. Кто-то другой.
— Да.
— Когда вы узнаете?
— Они не могут сказать точно.
— Понятно.
Она берет себя в руки и бросает на меня сердитый взгляд.
— Вы не можете оставить меня в таком положении. Я не знаю, как быть. Вы должны поехать туда как можно скорее и все им рассказать. Я не могу жить с таким камнем на душе. Я просто не могу.
— Ладно, — соглашаюсь я, — съезжу
— С самого утра. Обещаете?
— Хорошо. Обещаю.
Вообще-то, я не собирался этого делать, но, с другой стороны, почему нет? В конце концов, что еще мне остается, кроме как ждать?
— Как я уже сказал, пока мы ничего не знаем наверняка. Останки могли пролежать там двадцать лет, а не шесть. Это может быть кто угодно.
— А может быть, и она. Вот что вы думаете.
Печаль, охватившая меня теперь, остротой не уступает радости, которую я испытывал на Лондон-роуд несколькими часами ранее. Похоже, она передалась и другим посетителям вокруг нас: они повесили головы, раздавленные тяжестью моей невнятной глупой меланхолии. Притихшие официанты со скорбным видом перемещаются между столиками, не поднимая глаз. Нетронутые креп-сюзетт никнут на наших тарелках. Они знают, что их никто не хотел.
Пока мы ждем, когда принесут счет, я собираюсь с духом, перед тем как совершить еще одно возмутительное нарушение правил приличия. В конце концов, другого шанса у меня может и не быть. Думаю, терять мне нечего.
— Можно задать вам один вопрос?
Она с прищуром смотрит на меня поверх сигареты, которую как раз в этот момент закуривает.
— По-моему, глупо спрашивать такие вещи.
— Глупо. Можете не отвечать. Вы с ним счастливы?
Она затягивается, с минуту выжидает, потом медленно выпускает дым, словно по мановению волшебной палочки порожденный ее огнедышащим нутром. Как же я завидую курильщикам: у них есть законный повод тянуть время. Ее взгляд устремлен куда-то в далекую даль — в прошлое? в будущее? на него? Потом он вновь сосредотачивается на мне.
— Храбрый же вы человек.
Очутившись за дверьми ресторана, она спрашивает, очевидно искренне интересуясь:
— С чего вдруг такая честность? Не помню, чтобы я что-нибудь такое сказала.
— Ложь ранит людей.
— Правда ранит ничуть не хуже, уверяю вас.
Я сам напросился.
— Ну да, но только когда следует за ложью. Основной урон наносит ложь. Во всяком случае, со мной было так.
— О! На этой почве и развод?
— Наверное. Моя жена лгала мне. Я знаю, у нее были на то свои причины, но… это едва меня не убило.
— Вот как?
Она косится на меня с осторожным сардоническим интересом, как на какой-то новый жалкий биологический вид, не приспособленный к этому жестокому миру.
— Мой бывший муж тоже мне лгал. Я едва не убила его.
37
Джей-Джей
Ни одной ночи в жизни я еще не провел в каменных стенах, как сейчас. Это ужасно. Просто хоть волком вой. Ну ладно, одну ночь я все-таки провел в конюшне, но это совсем не то что настоящее здание. Стены у нее были тонкие, звуки, воздух и запахи дождя и земли проникали внутрь и наружу. Совсем не то что в доме. Совсем не то что в этой больнице с ее бесконечными коридорами и окнами с двойным остеклением, которые выглядят так, как будто их никогда не открывают. Я словно оказался запертым в безвоздушном пространстве.