Невидимки
Шрифт:
Лулу, похоже, сделала над собой усилие. Ее волосы еле заметно отливают ежевичным оттенком. На этот раз на ней лаковые черные сапоги на высоком каблуке. Узкая юбка подчеркивает тонкую талию. Вот как теперь одеваются на дружеский ужин? Интересно, почему она не надела свои красные туфли? Приберегает исключительно для него?
Я столько всего о ней не знаю, совсем ее не понимаю. Я делаю попытку. Спрашиваю ее о детстве, но она не слишком многословна, как будто чувствует в этих вопросах какую-то
— И давно вы работаете у этого парня в Ричмонде? — интересуюсь я.
— У Дэвида? А, года два.
— И как вам, нравится?
— Да. Это хорошее место. А уж после дома престарелых… Конечно, иногда меня немного раздражает его мать. Она из богатеньких и привыкла командовать всеми вокруг. Но она очень много для него делает. Когда все это произошло, она ушла с работы…
Лулу задумчиво умолкает. А я-то надеялся, что она не обратила внимания. Чья-то вилка скребет по дну тарелки. Это моя.
— Не помню, чтобы я говорила вам, где работаю.
Я не осмеливаюсь поднять глаза. Вместо этого тяну время, делая вид, что жую. Можно солгать. Шансы пятьдесят на пятьдесят. Может и выгореть. Но после тех выводов, к которым я пришел, как я могу лгать? Если у меня есть хоть капля уважения к этой женщине, если я надеюсь на какое-то будущее с ней — или с кем бы то ни было вообще, — разве не должен я сказать правду? Лжецов в конечном счете всегда выводят на чистую воду.
— Никто из моих родных не знает, где я работаю. И на кого.
Лулу хмурится, между бровями у нее прорезается двойная морщинка.
— Так вот чем вы занимаетесь? — уличает меня Лулу. — Выясняете все про людей, которых допрашиваете? Это часть вашего расследования?
Похоже, она не слишком сердита. Но согласиться сейчас все равно значило бы солгать.
— Нет. Э-э… ну, иногда да. Но не в вашем случае. Вы не подозреваемая, ничего такого. Я хотел побольше узнать о вас, потому что вы мне нравитесь, вот и… вот и проследил за вами однажды, когда вы ехали в Ричмонд.
Я выпил всего-то полтора бокала вина. Но сегодня оно действует на меня как сыворотка правды.
Лулу явно ошарашена, и я ее понимаю; она как будто пытается решить, то ли разъяриться, то ли… то ли что? Почувствовать себя польщенной? Вряд ли.
— Вы за мной следили? Когда я ездила в Ричмонд? Когда именно?
— Мм… пару недель назад.
Она сглатывает, дернув подбородком, как будто горло у нее перехватило от отвращения.
— Почему вы просто не задали мне вопрос, где я работаю?
Я озадачен. Почему это никогда не приходило мне в голову?
— Не знаю. Потому что… потому что я этим занимаюсь, наверное. Сила привычки.
Она мрачнеет.
— И
Я могу солгать. Я могу солгать. Но тогда я буду лжецом.
— Я… я видел, как вы вошли в дом.
У меня есть еще возможность пойти на попятную. Есть еще возможность сохранить после этого вечера хоть что-нибудь — свою репутацию, например. Ее достоинство. Будущее.
— Я припарковал машину, обошел дом и наблюдал за вами из сада.
Ее лицо, если это вообще возможно, становится еще белее. Она проводит языком по пересохшим губам, как будто умирает от жажды.
— И что вы видели?
Горло у меня перехватывает. Может быть, мой голос откажется мне повиноваться, и у меня будет оправдание.
Я могу ничего не отвечать.
Я могу ответить: «Ничего».
— Я видел вас и молодого человека в инвалидном кресле, в гостиной. В камине горел огонь. Пожилая женщина — наверное, его мать — то появлялась, то уходила. На вас были красные туфли на высоком каблуке. Я заметил, что вы отдавали их в починку. Сделали накат. А еще… еще я видел вас в кресле. С ним…
Лулу смотрит куда-то мимо меня застывшим взглядом.
— …А потом я уехал.
Она откидывается на спинку стула — подальше от меня; лицо у нее замыкается, зрачки превращаются в два игольных острия. Даже скулы обостряются. Она вся как-то съеживается. Мне кажется, она изо всех сил пытается не заплакать. Пожалуйста, Господи, думаю я про себя. Если она заплачет, я буду раздавлен.
Голос у нее хриплый, как скрежет пилы.
— Зачем вы пригласили меня на ужин? Зачем говорите все это? Если вы такой ненормальный, зачем мне об этом рассказывать? Или вы от этого ловите кайф?
Я качаю головой. Когда говоришь правду, отчаянно хочется, чтобы тебе верили.
— Нет, вовсе нет. Мне было любопытно, в чем заключаются ваши обязанности. Я не ожидал… Вы мне нравитесь, вы очень мне нравитесь. Поэтому я все и затеял, и… в общем, мне очень жаль, это было глупо и неправильно. Я не хочу лгать вам. Я никогда не буду вам лгать.
Она поднимается, со скрежетом отодвигая стул, губы у нее плотно сжаты не то в ужасе, не то в отвращении, не знаю уж, что она сейчас испытывает. Я чувствую себя подавленным, но не больше, чем до начала разговора. На самом деле, как это ни удивительно, даже меньше.
— Да вы просто ненормальный! Что дает вам право шпионить за мной? Если вы такой крутой детектив, значит можете делать, что захочется? По-вашему, вы Господь Бог, чтобы совать нос в чужие дела? По-вашему, у вас есть на это право?
Она цедит слово за словом. Никогда не слышал, чтобы она так чеканила слова.
Я хочу возразить ей, но сказать мне нечего. Вместо этого я говорю:
— В тот день у меня был день рождения.
Она застывает на вдохе с открытым ртом, издает резкий отрывистый смешок, безрадостный выплеск недоверия.