Невидимки
Шрифт:
Беда в том, что я в это не верю. Вихрь ощущений, запах дыма, вкус пепла на губах… Господи, да не мог это быть мужчина! — нет, эта горячая влажная расселина, эти движения бедер, это могла быть только женщина, только… Вопреки моей воле, эти воспоминания возбуждают меня. Это происходило наяву. И тут впервые за все это время я думаю о Лулу. Как мне раньше не пришло это в голову? Разве не такими должны были оказаться на вкус ее губы? К тому же она любит, когда мужчина беспомощен, неподвижен. Я своими глазами это видел. Я признался, что следил за ней, — ужасный проступок.
Дома, после работы, я дрожащими руками ставлю в духовку разогреваться мясной пирог, твердя себе, что я схожу с ума.
Я нахожусь в подвешенном состоянии — как все последние несколько месяцев. Я в тупике. Я не в состоянии функционировать не то что эффективно, а хотя бы сколько-нибудь нормально. Хен, которому это очевидно, пытается подначивать меня. Пытается вызвать меня на разговор, вытянуть из меня, в чем проблема. Мы ведь раскрыли дело Розы Вуд, известной также как Рена Харт. Нам даже заплатили. Леон Вуд звонит и извиняется за свою несдержанность; ему звонила его новообретенная дочь, и он надеется на встречу с ней в ближайшем будущем. Он называет ее Розой, но поправляется и говорит «Рена». Довольный клиент.
Хен ворчит: я потакаю своим прихотям, веду себя ненормально.
Мой партнер прав: мы добились того, что в нашей книге считается успехом. Однако же между строк я безнадежно облажался. Никогда еще я не оказывался так не прав с профессиональной точки зрения, и это потрясает меня. Никогда я не оказывался в таком глубоком тупике. До сих пор я не сплю ночами, ломая себе голову: а вдруг гости со свадьбы Розы сказали неправду? А вдруг дата на свидетельстве о браке была подделана? Впрочем, говорить о том, что за лето я не достиг вообще ничего, было бы неправдой: я теперь разведен, и правая рука у меня почти потеряла чувствительность.
Одно из новых дел — подозрительная жена — оказывается занимательней, чем представлялось на первый взгляд, и в результате мы оба узнаем о существовании настоящего гарема из других женщин и целой паутины финансовых махинаций. Андреа просит повышения оклада, и мы с Хеном удовлетворяем ее просьбу, понимая, что по-хорошему повышение полагается ей уже давным-давно. В благодарность она приносит из дома испеченный собственноручно пирог, относительно съедобности которого ни я, ни Хен ни говорим ей правды.
А потом мне звонит Лулу.
— Я подумала, вы должны об этом знать, — начинает она, не дожидаясь моих неуклюжих любезностей. — Пришло письмо от Иво, которое принесли в больницу. Он пишет, что не вернется.
Андреа чем-то занята в приемной. На столе у нее стоит ваза с желтыми цветами, на которую падают последние лучи солнца, пробивающиеся сквозь двойные мутные стекла. Хен куда-то вышел. Я прижимаю телефонную трубку к уху, находясь в том состоянии обостренного восприятия, какое бывает вызвано любовью и страхом, о которых ты не подозреваешь и сам.
— Что он еще пишет? Как он
— Никак. Просто пишет, что ему пришлось уехать. Письмо адресовано Кристо, Иво просит прощения, обещает всегда его любить. Отправлено из Пламстеда [28] четырнадцатого числа. — Она говорит отрывисто. — Можете себе представить?
— Вы уверены, что оно действительно от Иво?
— Я — нет, но Сандра и Джей-Джей утверждают, что это его почерк. Так что оно точно от него. И он пишет, что хочет, чтобы Сандра позаботилась о Кристо. По всей видимости, он не вернется.
28
Пламстед — район на юго-востоке Лондона.
— Ясно… Что ж… спасибо, что сообщили. А можно мне на него взглянуть? Оно еще у вас?
— Оно у Сандры.
— Ясно. Из его письма у вас не сложилось какого-то впечатления, почему он это делает?
— Нет. Он не написал.
— А оно не показалось вам похожим… на предсмертную записку?
Она ахает:
— Предсмертную записку? Вы имеете в виду самоубийство? Не знаю… Ничего такого там не написано. Наверное, это возможно… Он просит прощения и пишет, что ему пришлось уехать… что ему этого не хотелось, но пришлось. Похоже это на предсмертную записку? Нам и в голову не пришло.
— Я только хотел узнать, не подумали ли вы чего-нибудь такого.
— Да я просто разозлилась. Как можно было вот так взять и устроить нам всем веселую жизнь, никому ничего не объясняя? Вот что я тогда подумала. Но, с другой стороны, я ведь толком его не знаю.
Это не она, думаю я. Вся эта замысловатая комбинация не может быть ее рук делом.
— А Сандра? — спрашиваю я. — Она как отреагировала? Она-то хорошо его знает.
— Надо полагать. Она разозлилась. И расстроилась. Из-за Кристо.
— А ваш брат?
— Я его не видела. Ему в последнее время нездоровится.
— Знаю. Ему, наверно, нелегко пришлось.
— Надо думать.
— Не помните, как было подписано письмо?
— Я помню его наизусть. Оно было подписано: «Твой любящий родитель». А снизу приписано еще одно «прости меня».
— Большое спасибо. Я очень признателен вам за то, что вы мне об этом рассказали.
— В общем, вот так вот. А вы как, что-нибудь новое раскопали?
— Нет. Ничего нового.
— А-а, — вздыхает она.
— Лулу, спасибо, что ответили на мои вопросы.
— Не за что.
Повисает пауза.
— Вы будете продолжать его искать?
— Кого, Иво? Да. Буду.
— Ну, ладно.
Она вешает трубку, прежде чем я успеваю произнести что-либо еще.
И тут Андреа оборачивается и, видя, что я сижу лицом к ней, улыбается. В последнее время она кажется такой оживленной; одним пустяковым повышением оклада тут дело явно не обошлось. Влюблена, небось, в кого-нибудь. Или в нее кто-то влюблен. Я ни разу ее об этом не спрашивал.