Невидимый враг
Шрифт:
— Та-ак… Ив. А теперь слушай меня… внимательно.
Он дышит так хрипло, что моё сердце как будто сжимает всё туже и туже ледяная рука.
У него не выходит. Лечение не получается!
— У вас тут случайно нету… кошачьей фиалки?
В первую секунду настолько удивляюсь, что не сразу понимаю, о чём он. А потом до меня доходит.
Кошачья фиалка. Редкий такой цветок. Растет только на самых крутых горных вершинах, где бродят одни горные барсы и снежные козлы. Слышала, что дикие коты ищут этот цветок и съедают,
Расти может только в снегу, на горном склоне, слишком сильно любит холод. Абсолютно не приживается в тёплой местности, я несколько раз пыталась в огород пересадить, и всё без толку.
— Сейчас… погоди минуту! — шепчу онемевшими, непослушными губами и больно задевая косяк плечом, стремглав выношусь из сарая.
Бросаюсь к брату, который уже притащил откуда-то лопату и копает зачем-то яму.
— Арн… Арн… — голос не слушается, срывается. Брат оборачивается и смотрит вопросительно на меня. — У тебя не завалялось где-нибудь… кошачьей фиалки засушенной?
Свежесорванная, она не хранится дольше пары часов. Слишком нежные стебли и лепестки. Безумно сложно успеть донести ее, не потеряв свойств, до места, где можно уже высушить при нужной температуре.
Жду ответа в отчаянной надежде. А он… молчит. Только смотрит на меня сочувственно. И это его сочувствие разрывает мне сердце.
— Всё настолько плохо?
Я понимаю по глазам, что цветка у него нет.
— Закончилась, Ив. Как раз собирался в горы, пополнить запасы для своих котов, но… Мэй. И я не успел. Прости.
Это его «прости» эхом отзывается у меня в ушах, когда на негнущихся ногах иду обратно.
Мой кот умудрился кое-как сесть и отползти в самый тёмный угол, пока меня не было. Как зверь, который пытается спрятаться, чтоб зализывать раны там, где его никто не увидит. Или… умирать без чужих глаз. Но этот вариант настолько не сочетается с тем, что вот ещё совсем недавно он был живым и полным сил, что эти руки обнимали меня так горячо, а губы целовали так жарко… что в него я не могу, не хочу верить.
— Дай я хотя бы перевяжу тебя! — умоляю сквозь слёзы.
— Значит… не нашла… — тихо констатирует он.
А потом без сил откидывается спиной на дощатую стену сарая.
И я вижу на его мертвенно-бледных губах улыбку. Он усмехается. Смеётся над собой. Что так вот глупо попался. Что так вот глупо… всё заканчивается.
Подхожу и сажусь рядом в сено. Бессильно смотрю на свои руки, лежащие ладонями вверх на коленях. Ну как же так?..
— Скажи, что я могу сделать?
Касаться себя даже для перевязки он запрещает. Но мой мозг отказывается сдаться. Отказывается признать, что — всё.
Он смотрит мутнеющими глазами, в которых гаснут серебряные искры. Теперь это мутное серебряное зеркало. В котором я вижу лишь отражение своей будущей скорби. Длинных-длинных лет одиночества. Жизни, в которой погаснет солнце. Жизни без
— Что… сделать?.. Зверя того… сжечь. — Он останавливается, чтобы проглотить ком в горле, и я вижу, как на шее дёргается кадык. — Меня… после… тоже.
Я закрываю лицо ладонями.
Кажется, он начинает терять сознание.
Кажется, дыхание становится всё тише и реже, и всё, что я могу — это прислушиваться к удлиняющимся промежуткам. И в ужасе ждать, что каждый из этих едва различимых звуков станет последним.
Отнимаю ладони от лица и задираю голову. Смотрю прямо в потолок — туда, где за старыми досками, и чердаком, и выше — бездонное небо Таарна. Небо, под которым я росла. Под которым смеялась, дружила, мечтала и верила в чудеса.
Столько раз помогала другим.
Но когда чудо на самом деле понадобилось, единственный раз в моей жизни, на меня его не хватило.
Какой же смысл быть друидом, чтоб теперь беспомощно смотреть как любимый умирает?
Я всю эту землю исходила своими ногами вдоль и поперек. Своими руками лечила диких зверей и птиц, а после отпускала на волю. Спасала погибающие деревья. Наполняла водой пересыхающие ручьи.
А вот теперь у земли Таарна не нашлось для меня крохотного цветка.
…Серебристое сияние окутывает мои ладони, а потом, лёгкой дымкой, всё тело.
Мои слёзы падают и впитываются некрашеные доски пола.
И земля вздрагивает под нами.
Снова. И снова.
Как будто ворочается гигантский зверь, на спине которого мы сидим.
Я растерянно оглядываюсь, не понимаю, что происходит.
Зортаг начинает сползать со стены, тяжело заваливается вниз, на бок. Волосы падают ему на лицо. Он больше не шевелится.
Из земли, пробивая пол, вырастает древесный корень. А потом ещё один и ещё.
Они оплетают тело Зортага. А потом на этих тонких нитях вырастают крупные бутоны. Они распускаются в лиловые цветы с серебряными сердцевинами. В воздухе разливается дивный аромат.
Это запах весны посреди зимы.
Это запах надежды посреди отчаяния.
Это запах кошачьей фиалки, растущей на горных склонах Таарна.
Наскоро вытираю слёзы, чтобы хоть что-нибудь видеть, и бросаюсь вперёд.
Обрываю лиловые цветы с корней. Руки трясутся так, что мне стоит огромных усилий сосредоточиться.
Сминаю нежные лепестки в кашицу, нежный аромат становится ярче и острее. Кладу ладони Зору на живот — мне уже всё равно на его запреты, пусть отравлюсь тоже, плевать. Его кожа неожиданно горяча, как раскалённые камни очага. И моё сердце начинает биться быстрее.
Не холодный.
Размазываю ладонями остро пахнущую свежестью кашицу по его ранам, вся пачкаюсь в крови.
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… — шепчу без остановки, не знаю у кого и что прошу, но наверное, всё-таки у Таарна.