Невста „1-го Апрля“

Шантеплёр Гюи

Но чего Мишель, такой искусный, какимъ онъ себя мнилъ, въ анализ нравственныхъ чертъ человеческой души, не смогъ понять, — это того, что въ любой день въ этомъ сердц дитяти могла проснуться душа женщины, что въ этомъ созданіи, лишь начинавшемъ жить, могъ существовать въ зачаточномъ состояніи цлый міръ желанныхъ для него или досадныхъ мыслей и чувствъ, въ ожиданіи случая, чтобы раскрыться, и благопріятной среды, чтобы развиться, подобно зерну, созрваніе котораго подчинено извстнымъ атмосфернымъ условіямъ.

Можетъ быть эта жизнь уже трепетала подъ невозмутимой поверхностью.

III.

Пароходъ, съ назначеніемъ въ Бергенъ, на которомъ Мишель заказалъ себ мсто, отправлялся изъ Гавра только

на слдующій день. Молодой человкъ перехалъ заливъ на совершенно пустой въ это время года палуб маленькаго пароходика, обслуживающаго Трувиль, пообдалъ и, бродя по городу, добрался до закоптлой лавки антиквара въ старой части города, у котораго онъ мало-по-малу, въ теченіе лтъ, скупилъ большую часть тхъ чудесъ нормандскаго стиля, которыя составляли меблировку башни Сенъ-Сильвера. Но въ этотъ вечеръ онъ не сдлалъ никакихъ покупокъ. Мысль о Сюзанн и будущемъ поневол руководила бы имъ въ выбор его покупокъ, и онъ чувствовалъ бы, такимъ образомъ, уже власть того, что было еще далеко, и чего онъ страшился. У него являлось отвращеніе ко всему, что могло его заставить заглядывать назадъ или впередъ, ко всему, что могло привязать его умъ къ мысли о возвращеніи, роковую необходимость котораго ему хотлось бы временно забыть.

Медленно онъ спустился по извилистымъ улицамъ къ стариннымъ домамъ, скудно освщаемымъ кое-гд свтомъ экономной лампы бдняковъ, огонь которой еле замтенъ сквозь толщу оконнаго стекла съ свинцовыми переплетами. По мр того, какъ онъ шелъ, шумъ моря, глухой и вначал едва слышный, увеличивался въ наступавшей тишин, заглушая людской уличный шумъ, уже смутный и какъ бы смолкающій въ эти часы. На пляж было темно, какъ въ магазинахъ на заднемъ план его, примыкающихъ къ традиціонному, вымощенному деревомъ, променаду, гд два мсяца спустя будутъ разгуливать каждый вечеръ въ одинъ и тотъ же часъ и однимъ и тмъ же шагомъ столько знакомыхъ, изящныхъ и банальныхъ силуэтовъ.

Пляжъ незамтно спускался до линіи волнъ, угадываемой благодаря какому-то дрожанію тней; безъ кабинъ, палатокъ и зонтиковъ, онъ, хотя было время прилива, казался безконечнымъ и пустыннымъ. Мишель добрался до дамбы и лниво облокотился на перила.

Мстами фосфоресцировала вода, но въ эту безлунную ночь море ясно было видно только подъ огнемъ маяка, блествшаго, какъ громадный брильянтъ, образуя на вод большой свтящійся кругъ, измнчивыя очертанія котораго терялись во тьм. Море приливало и отливало, бросалось бшено на деревянный валъ, составлявшій ему преграду и, какъ бы уставши отъ вчнаго и напраснаго труда, жаловалось могучимъ ропотомъ. Мало-по-малу при голубоватомъ освщеніи маяка, Мишель открывалъ въ волнахъ опредленныя формы, воображая въ нихъ существа, человческія маски, которыя показывались вдругъ въ профил гребня короткой волны или поднимались изъ бездны, чтобы тотчасъ же туда провалиться, ужасный клубокъ неразличимыхъ тлъ, сказочныхъ драконовъ, извивавшихся съ безпрерывнымъ урчаніемъ пресмыкающихся. Онъ припоминалъ одно мсто въ „Inferno“ [26] , мученіе Анелло Брюннелески и двухъ другихъ гршниковъ, которыхъ пожираютъ зми и которые ужаснымъ превращеніемъ становятся изъ людей пресмыкающимися, на подобіе ихъ мучителей-змй, между тмъ какъ т превращаются въ людей. На мор разыгрывалась на глазахъ у Мишеля эта ужасная сцена изъ „Ада“, „синеватыя и черныя“ зми свивались въ ужасныя кольца, а люди извивались въ ужас, затмъ они съ яростью сплетались и уже появлялись два существа, изъ которыхъ ни одно ни другое не было похоже на себя, дв головы соединялись, хвостъ чудовища раскалывался, члены человка сростались, утончались и покрывались радужной чешуей…

[26] „Aдъ“ — 1-я часть „Божественной комедіи“ Данта.

И въ шум волнъ слышались голоса, по очереди то шипвшіе, то плакавшіе человчьимъ голосомъ.

Другіе еще голоса слышались въ волнахъ, голоса боле мягкіе и боле человчные, прощавшіеся и пвшіе о прошедшихъ дняхъ. Волны —

чудесные разсказчики старыхъ преданій.

Поглощенный кошмарнымъ видніемъ, Мишель однако ихъ слышалъ, эти меланхолическіе голоса и понималъ ихъ. Затмъ, почувствовавъ на себ магнетическую силу взгляда, онъ повернулъ голову и неожиданно встртилъ глаза, узнанные имъ. Въ нсколькихъ шагахъ свтлый силуэтъ женщины стоялъ, облокотившись на перила.

— Вы, значитъ, не въ Норвегіи? — прошептала она.

Поборовъ свое удивленіе, а можетъ быть также и волненіе, Треморъ уже раскланивался съ графиней Вронской.

— Я узжаю завтра, — тихо сказалъ онъ.

Фаустина прибыла въ Трувилль третьяго дня съ друзьями, искавшими дачу на іюль мсяцъ, и сегодня вечеромъ, подъ предлогомъ отослать самой телеграмму, она ускользнула изъ отеля, въ жажд чистаго воздуха и тишины. Между тмъ какъ она объясняла эти простыя вещи почти покорнымъ голосомъ, какъ бы извиняясь, что она здсь, Треморъ невольно любовался ею, освщенною лучемъ, теперь, когда она сдлала легкое движеніе, и ея лицо казалось ему очень блднымъ. Ея очень скромный дорожный костюмъ длалъ ее какъ бы тоньше. Она казалась гораздо моложе и также боле похожей на прежнюю Фаустину подъ своей маленькой соломенной шляпой.

Почему она такъ разумно объясняла свой приходъ, почему она сводила его къ размрамъ явленія дйствительности?

Таинственная, подобно этому морю, полному чудовищъ или сиренъ, подобно этимъ воплямъ, трепетавшимъ въ воздух, между которыми Мишель не могъ различить т, которые поднимались изъ волнъ, отъ тхъ, которые рыдали внутри его сердца, Фаустина Морель не должна ли была роковымъ образомъ появиться изъ фантастическаго мрака?

Треморъ представлялъ ее такой далекой отъ него, въ тотъ моментъ, когда она дышала подл него, въ моментъ, когда, протянувъ руку, онъ могь бы коснуться ея платья… И онъ думалъ о всхъ тхъ житейскихъ неожиданностяхъ, когда считающееся отдаленнымъ, на самомъ дл присутствуетъ тутъ же, близкое, неизбжное.

— Вы узжаете завтра? — повторила графиня.

— Да, сударыня, — отвтилъ онъ лаконически.

Теперь, находясь ближе другъ къ другу, Мишель и Фаустина принялись вновь глядть на волны.

— Не правда ли, какая странная вещь? — продолжала она медленнымъ голосомъ. Я здсь нахожусь случайно, въ такое время, когда обыкновенно сюда не прізжаютъ… Вы были въ Гавр, вы должны были ссть на пароходъ, и вотъ тотъ же случай внушаетъ вамъ капризъ провести вечеръ въ Трувилл…

Она остановилась, колеблясь, затмъ, такъ какъ Мишель инстинктивнымъ движеніемъ повернулъ къ ней голову, она замолчала, и онъ не спросилъ ее, что она хотла сказать.

Зми и гршники изъ „Ада“ по прежнему крутились подл свай дамбы, потрясаемой содроганіями, и сваи стонали подъ ударами волнъ, но молодой человкъ не слдилъ боле за ними. Съ другой стороны маяка два моряка разговаривали, не думая о гуляющихъ, неясные призраки которыхъ, можетъ быть имъ предстали минуту передъ тмъ, и ихъ грубые голоса терялись въ рыданіи волнъ.

Мишель чувствовалъ себя одинокимъ, странно одинокимъ съ этой женщиной, которую онъ нкогда любилъ.

Сильное волненіе давило его. Одинъ моментъ онъ почти отдался безумной мысли представить себ, что онъ спалъ долгіе годы и ему снился тяжелый сонъ, отъ котораго онъ только что очнулся. Графиня Вронская? Кто была она? Болзненный образъ, исчезнувшій вмст съ лихорадочными видніями. Подл Мишеля билось непорочное сердце Фаустины Морель. Она находилась тутъ, доврчивая и чистая невста!

Она и Мишель терпливо ждали конца какого-то мучительнаго испытанiя; ничто ихъ теперь боле не разъединяло. Существовали ли на свт другія существа, кром нихъ обоихъ? Они этого не знали. Они любили другъ друга, они были одни подъ небомъ и передъ лицомъ моря.

Можетъ быть на слдующій день, или поздне, ихъ унесетъ корабль далеко отъ этого берега, гд прошедшее жило еще жизнью призрака, но они объ этомъ не думали. Они избгали думать о чемъ бы то ни было, они хотли освободить свой умъ отъ мыслей, слить свои души съ этой водой, со всми этими голосами, съ этимъ мракомъ.