Нежнее неба

Минаев Николай Николаевич

«Ты пришла несвоевременно…»

Ты пришла несвоевременно И обиделась к тому ж, Но ведь в том, что ты беременна Виноват не я, а муж! 1927 г. 21 января. Пятница. Москва

«Было ясно мне, что Шурочка…»

Было ясно мне, что Шурочка — Патентованная дурочка, А сейчас скажу я хмуро: Александра дочь Никифора — Беспатентная кикимора И не дурочка, а дура! 1927 г. 21 января. Пятница. Москва

«К родной поэзии влеком…»

К родной поэзии влеком, Поет восторженный нарком Свой очередный панегирик: – «Иосиф Уткин, вот сатирик, С войной гражданскою знаком, Владеет

русским языком И вообще изящный лирик!..» Читатель, ты ему не верь: Москва не Тула и не Тверь, Здесь знают внемлющие чутко Хотя бы голосу рассудка, Что средь лирических тетерь Сей Уткин – как его не мерь — Лишь поэтическая утка! <1927 г. 27 января. Четверг. Москва>

Сон и явь («Писатель Свирский видел сон…»)

Писатель Свирский видел сон, Что он не он, а Петерсон, — О незабвенное виденье! — Что уж не Герценовский Дом, Сей литераторский содом, А тихий Кремль его владенье. Но, пробудясь, почтенный муж Сообразил, что это – чушь И стал от гнева фиолетов, И пальцем тыкая в меню, Решил: «Сегодня ж прогоню Из этих стен Союз Поэтов!..» А так как сам он стар и слаб, То подрядил на подвиг МАГШ, Ведь МАГШ ему кой-чем обязан… О где ты, правда, на земле, За то, что Свирский не в Кремле Союз Поэтов так наказан! <1927 г. 28 января. Пятница. Москва>

А. Ф. Струве («Ах, Александр Филиппыч Струве…»)

Надпись на книге

Ах, Александр Филиппыч Струве, Надолго память уловила Из Вашей азбуки игру «ве», Где вместе Вава и Вавила. Плывет на Вас моя «Прохлада» Не по низинам и канавам, И пусть приятней шоколада На вкус покажется она Вам. 1927 г. 25 февраля. Пятница. Москва

Разговор редактора с поэтом («Был четверг… Зимний день в дымных сумерках мерк»)

Был четверг… Зимний день в дымных сумерках мерк… Кегельбан мрачно гмыкал один из романсов, А Некрасин не ведал чем горек четверг И зашел разузнать о судьбе своих стансов. Он явился сегодня в пятнадцатый раз, Он четырнадцать раз приходил за ответом, И все той же шаблонной коллекцией фраз Издевалась судьба над наивным поэтом. Кегельбан каждый раз ему в ухо шипел: – «Что торопитесь так, гражданин, в самом деле? Я был занят, стихов просмотреть не успел, Загляните на следующей неделе!..» А сегодня поэт: – «Я давал Вам стихи…» Кегельбан: – «Гм!.. Фамилия Ваша?» – «Некрасин…» – «Не пойдут!.. – «Отчего же?» – «Формально плохи, А идеологически смысл их не ясен…» – «Но позвольте…» – «Прошу Вас не перебивать, В них одна поэтическая водица; Мы не можем рабочим рекомендовать То, что им безусловно читать не годится!..» На лице Кегельбана заерзал испуг, Он поправил усы, что беспомощно свисли, И, желая блеснуть красноречием, вдруг Начал вслух излагать глубочайшие мысли: – «Я Вам выскажу полностью и целиком На поэзию послеоктябрьскую взгляды: Не пишите, во-первых, таким языком, Что нам ваши Венеры, Камены, Наяды?!. Во-вторых, почему у вас Рим, а не Тверь? Почему Нил и Ганг, а не Днепр и не Волга? Коль хотите быть в литературе теперь, Так забудьте об этом всерьез и надолго!.. В-третьих, знайте, никак невозможно сейчас Быть ни рыбой, ни мясом, ни красным, ни белым, Ну а главное – больше давайте для масс Оптимизма и бодрости в общем и целом!..» Тут он сочно чихнул, вытер наскоро нос, Очевидно тирада его взволновала, Выпил чай и, поставив стакан на поднос, Продолжал рассуждать как ни в чем не бывало: – «Вы глядите на жизнь как бы через окно, Сочиняете разные там триолеты, Всё о чем-то печально вздыхаете, но, Не забудьте, у нас есть иные поэты. Вот, к примеру, поэт Павсикакий Растать, Обратите вниманье, тамбовский крестьянин, Пишет так, что почти невозможно читать, А, пожалуй, почище чем ваш Северянин! Я, признаться, его исключительно чту, Это первый знаток деревенского быта, Впрочем, что говорить, я Вам лучше прочту, Называется «Песнь избача». Знаменито!..

Песнь избача

Хорошо в лугу с девченкой, Месяц словно как козел, Он трясет всё бороденкой Над избами красных сел. Сон сошел на всех трудящих С той поры как помер день, Только

я счастья прикащик Лишь не сплю средь деревень. Да и ты, моя Матюха, Тоже будто бы не спишь, И мы слышим чутким ухом, Что плывет ночная тишь. А вокруг звезд как наседок, Облака как есть толпа; Ах, ты мать твою разъедак!.. Ах, ты мать твою разтак!.. А на утро спозаранки, Чуть зажгется пыл лучей, Мы сыграем на тальянке И поладим вообче. От земли пойдет дух клейкий, Ты взглянешь ко мне в глаза, И мы явимся в ячейку Политграмоту чесать. И над всем советским краем, Чтоб наука шла в дома, Мы свет знания пымаем, Без него всем нам ведь тьма!.. Вы заметили образы: месяц – козел, Звезды словно наседки, куда тут Орешин! Правда, слог кое-где еще слишком тяжел, Но ведь в этом и Пушкин подчас не безгрешен!.. Ну, а рифмы какие: чесать и глаза, Спишь и тишь… Замечательно, ярко и ново! С первой строчки, подлец, козыряет с туза, Он смекнул в чем поэзии нашей основа. Если Вы возразите: Растать-то один, Это, мол, исключенье, других назови-ка? Я скажу: А Ерема Болыпой-Нескладин! А Иван Удалой! А Никифор Чивика! А Драчейко! А Хватов! Да мало ли их? И у каждого, это нам дорого вдвое, Свой язык, своя тема, свой собственный стих, Вообще что-то чувствуется живое!.. Ну, а Ваши стихи? Про любовь, про зарю, Философствуете на избитые темы… Нет, товарищ, решительно Вам говорю: Не нужны в наше время такие поэмы! Я не так еще стар, не дурак и не пьян, И к тому же мой опыт порукою в этом: Даже в жадной до лирики гуще крестьян Не найти потребителя вашим сонетам!..» Он умолк и подумал: О, как я умен! Будь хоть Бальмонт сам тут и его развенчаю; И, почесываясь, зычно крикнул: – «Семен, Принеси-ка еще мне с лимончиком чаю!..» <Март 1927>

И. С. Рукавишникову («Иван Сергеич, милый! Не жалей…»)

Иван Сергеич, милый! Не жалей, Не предавайся праздничной кручине, Что нынче твой справляют юбилей: Прими сие как следует мужчине. Пускай тебе в напыщенности фраз Звучит хвала, что многим прозвучала, Ведь мир несовершенен, в нем для нас Всегда всё повторяется сначала. Ты долго пел, а это – подвиг петь, Когда вокруг и слушать не желают, Когда гремит проржавевшая медь И моськи поэтические лают. И я за то, что Музу возлюбя, Ты принял жизнь высокую и злую, Ямбическими строфами тебя Приветствую и братски поцелую!.. <1927 г. 7 марта. Понедельник. Москва>

A.M. Чачикову («Александр Михайлыч Чачиков…»)

Надпись на книге

Александр Михайлыч Чачиков, Пусть не зная неудач Прыгнет выше прочих мячиков «Чай-Хане» твой резвый мяч. Я же с медленной «Прохладою» И во сне и наяву Не взлетаю и не падаю, А уверенно плыву. 1927 г. 23 марта. Среда. Москва

К. Н. Лавровой («Товарищ Клавдия Лаврова…»)

Товарищ Клавдия Лаврова, Смотри с восторгом на Китай, Пиши стихи и будь здорова И Н. Минаева читай! 1927 г. 2 апреля. Суббота. Москва

Л. В. Кирьяковой («Госпожа Кирьякова!..»)

Надпись на книге

Госпожа Кирьякова! Не читайте всякого, Чтоб не знать тоски; Муз казенных шалости Немощны до жалости Поэтически. Из меню подобного Чересчур уж сдобного Даже я не ем, Кушать же «руду» мою Вы должны, я думаю, С удовольствием!.. <1927 г. 5 апреля. Вторник. Москва>

«Не далекая и не чужая…»

Не далекая и не чужая, Ты моя в этот благостный час, Я ласкаю тебя, обнажая И для губ, и для рук, и для глаз. Я вчера ощущал до предела Неудовлетворенности гнет, А сегодня желанное тело К моему с женской пылкостью льнет. И пьяня поцелуями щедро, Упоительным мигом маня, Ты в свои сокровенные недра В первый раз принимаешь меня. 1927 г. 9 мая. Понедельник. Москва