Никогда_не...
Шрифт:
Ух, я стараюсь. Я очень стараюсь быть вежливой и спокойной.
— Хорошо… Полина. Так когда там начнётся уже? Говорили на двенадцать, так скоро час.
— Общий сбор на двенадцать. А ивент начнём, когда будет готов ведущий, — надеюсь, мой голос не звучит рассеянно, и не очень заметно, что единственная, кто интересует меня из всей компании — это Анжела, мать Виолы, которая, блуждая глазами по толпе, рассеянно вздыхает, и продолжает перебирать в руках батистовый платочек.
— Так ваш ведущий никогда не будет готов, — въедливо комментирует Галина и я, на секунду отвлекшись, смотрю прямо на неё. — Прибежал тут, расхристанный весь, пародия одна, а не ведущий. Посмотрим
— А они сейчас все расхристанные, — вплетается вдруг в беседу тихий шелестящий голос Анжелы, и я снова забываю о Гале. Мне безумно интересна эта женщина. Интересно знать, что она испытывает, что чувствует, что скажет — ведь не могла же смерть дочери никак не изменить ее.
— Как чучелы ходят…
Стараюсь не выдать удивление, охватившее меня. Меньше всего я ожидала, что даже в трауре Анжела будет занята оценкой внешности окружающих — мало того, придирчивой и критичной оценкой.
— Вот, посмотри только. Ну чучело чучелой же. Не поймешь, девочка это или мальчик, — обращается она не к Гале, а к любовнице директора рынка, стоящей по правую руку от неё, и та в знак согласия демонстративно кивает. Галя, находясь под влиянием главной красавицы города, тоже показывает согласие, равно как и жена депутата, и сестра мэра. Мало того — осуждающе прицокивая языком, важно поддакивает и Наташка.
— Они щас все такие, — добавляет сестра мэра, проводя рукой по своим длинным, нарощенным и выкрашенным в густой винный оттенок волосам. — Разленились, совсем не хотят за собой следить. Я своей сколько раз говорила — ну приходи ты ко мне в салон, в любой день, когда захочешь. Хоть лицо тебе в порядок приведу — совсем зелёная стала от этого своего планшета. А ей хоть бы хны! Представляете — у меня запись на месяцы вперёд, а ее не затащишь! Если бы у моей матери был хоть один салон, когда я в таком возрасте была — да я б не вылазила оттуда! А, девочки? И где в жизни справедливость? Что имеем не храним, потерявши плачем! — добавляет она не совсем соответствующую случаю поговорку, намекая на то, что не ценим то, что само в руки идёт. Но звучит она с не очень хорошим намеком на недавние потери кое-кого из присутствующих, поэтому улыбки у всех вызывает только сдержанные.
Сама Анжела, которую могла покоробить эта поговорка, кажется, совсем не обращает на неё внимания. Продолжая снисходительно оглядывать окружающих, в их невзрачном и блеклом по ее меркам виде, она как будто питается силами от своего превосходства и соотвествия всем классическим идеалам женственности.
— Они думают, что молодость — это навсегда, — снова немного отстранённо произносит мать Виолы, и только тут я понимаю, что перед тем, как прийти, она выпила добрую порцию успокоительного. Вполне возможно, что на таблетках она с того самого дня, когда случилась трагедия в школе. Но даже в таком состоянии эта женщина занята привычным делом — сплетнями и ранжированием людей по одежде и внешности.
— Молодость уходит быстро. Сегодня есть, завтра нет. А привычки остаются. Вот привыкнут с детства ходить замухрышками — когда тридцать стукнет, уже не получится из себя настоящую женщину сделать. Потому что росла чучелой, не привыкла к дисциплине, к тому, что над красотой надо работать — всегда, каждый день. У меня Вилочка с ясельного возраста знала — красота — это страшная сила, но и тяжкий труд. От неё всё зависит. Как ты выглядишь, того и заслуживаешь. Так и живешь.
Пауза, следущая за ее словами — не очень продолжительная, но очень неудобная. Всем еще слишком неуютно при любом упоминании Виолы,
— Да… Не то уже поколение пошло, не то, — пытаясь заполнить тишину, вставляет свою реплику то ли жена, то ли любовница директора рынка. — Они сейчас как эти, европейцы. Что мальчик, что девочка — все равно. А я считаю, что мужчина должен оставаться мужчиной, а женщина — женщиной. Чтобы они различались. Чтобы издалека было видно, кто есть кто, — глядя на меня, говорит она каким-то обвинительным тоном. — Вот вы, Полина, поддерживаете в наших детях эти настроения. А, между прочим, никто не спрашивает — надо это нам или нет?
Молча перевожу взгляд на неё, понимая, что воспринимаюсь здесь как лазутчик в тылу врага. Все важные дамы одеты ярко, броско, как у нас принято — когда идёшь в мир, покажи себя так, чтоб все ахнули. Видно, что они готовились, делали макияж, укладки, душились самыми дорогими парфюмами — так у нас выражается уважение к любому собранию и его участникам. И получается, что я со своими растрёпанными волосами, джинсами и майкой только с сушителя смотрюсь в их глазах как человек, пренебрёгший собственным мероприятием, относящийся к нему крайне легкомысленно и выражающий своим видом чуть ли не презрение к собравшимся.
— Почему же сразу влияние? — чувствуя, как пальцы Наташки впиваются в мой локоть, стараюсь отвечать как можно нейтральнее. — Может быть, вашим детям самим нравится эта простота. Кроме того, мода меняется. Может, скоро опять будет актуально наплевать на комфорт и обвешаться сразу всеми дорогими цацками, какие только есть в доме… — и прерываюсь, потому что Наташка меня довольно чувствительно щиплет.
— Ну, понятно. Когда женщина — это женщина, а не гермафродит, это значит, у вас такая новая мода. Понятно, откуда ноги растут, — поддерживает подругу жена депутата. — Слава богу, у меня пацаны, так я им сразу сказала — мода модой, но мне из вас нормальных людей надо сделать. Ладно еще татуировками забиться хотят, как зэки… Тут уже что прилично, а что нет — не поймёшь. Но чтоб никакого мне пирсинга, этого… барбершопа или как там его… А если увижу в узких штанах, ноги переломаю! Так и сказала!
— Ой, эти штаны! Совсем подурнели, да… Как лосины какие-то! — начинает давиться смехом сестра мэра, а за ней и все женщины, кроме все такой же отстранённо-задумчивой Анжелы.
— Скоро в колготках будут бегать, как гомосеки! — добавляет Галя, трясясь от беззвучного смеха. — Господи, вот же вырастили на свою голову. Что за мода!
— Так вот я и сказала своим — вы у меня не будете гермафродитами. А были б дочки, они бы у меня с малолетства знали, что женщина должна за собой ухаживать, это ее святая обязанность!
— «Не хочу-у быть сильной, я женщина — ты бог! Но быть краси-ивой — мой королевский долг!» — грудным голосом подпевает сестра мэра строчку из какого-то попсового хита, и все остальные снова согласно кивают, продолжая почему-то давиться смехом.
Рука Наташки уже не просто держит мою. Одновременно она потряхивает, дёргает за локоть, после чего успокаивающе поглаживает по спине, как бы выражая поддержу — но такую, какую не должен видеть никто из ее авторитетной компании. Репутацией в глазах этих женщин она очень дорожит, и со своей яркой внешностью, которую достаточно подчеркнуть платьем сочного оттенка и парой злотых цепочек на шее, вполне соответствует требованием клуба роскошных дам нашего города.