Никогда_не...
Шрифт:
Нет, всё-таки, она задела меня. Не тем, что посчитала недостойной своего дяди — не секрет, что вся его семья, весь город посчитал бы точно так же. А то, что сказала о насмешках. Как будто, поддавшись своей слабости, я специально толкаю Артура на неприятности, делаю его обьектом сплетен и пересудов.
«Любила бы по-настоящему, отказалась бы! Не позорила!» — слышу я в своей голове уже воображаемый Наташкин голос. Именно так она сказала бы мне, если бы была сейчас на месте дочери. И Эмель очень хорошо донесла мне эту позицию.
Не буду о ней думать сейчас. Не хочу. В нашем мире, где скоро будем жить я и Артур,
Эмель, не дождавшись от меня новых объяснений, пригнув голову, разворачивается и бежит к суровым ребятам, охраняющим место для съёмки, и я бросаю ей в спину:
— Скажи, что фотозона открыта! Я жду всех, максимум по два человека. Пусть начинают пускать!
Понимаю, что отдаю ей распоряжения как своей подчиненной, но, поймав себя на этом, не могу и не хочу менять тон. К человеку, посчитавшем меня позором для Артура, у меня может быть только сухое профессиональное отношение.
Меня сейчас ни капли не трогают ее чувства, временно я закрыла для себя личную тему и полностью отстранилась от всего. Весь мой интерес направлен только на первую пару подростков, пропущенных суровыми ребятами. Они направляются ко мне, держа в руках… часто моргаю, пытаясь понять, не псевдо-коньяк ли играет со мной злую шутку… листы бумаги?
— Я закончила настройку! — говорю им сразу, намекая, чтобы убрали их, но на одном из листков вижу написанный от руки хештег сегодняшнего ивента — #янеубиваюсловом
— Это что?
— Это для съёмки! — радостно сообщает мне одна из девочек. — Сказали, что без такого не пускают!
Понятно. Народ неверно истолковал наши манипуляци с Эмелькой. Но так даже лучше, неожиданно думаю я. Концепция съёмки становится мне ясна в миг, в секунду — и от радостного озарения я щелкаю пальцами.
— Хотя, да, вы правы девочки! Правильно, пусть все ищут бумагу и приходят сюда с такой надписью. Отлично! И главное — вовремя!
Тут же спохватываюсь, понимая, что не стоит выбалтывать то, что до этой самой минуты я не знала, как именно буду снимать. А теперь знаю! Стилизация под магшот! Под фото преступника после ареста, который держит перед собой табличку с данными. Вот мы и сыграем на этом. Все мы в плане буллинга немного преступники и жертвы одновременно.
Устроим такой художественный фотодопрос. И пусть все сказанные слова останутся между нами, лица будут говорить не менее выразительно.
— Так, первый пошёл! — поднимаю камеру и делаю пробный снимок.
Все отлично, поехали. Работаем. И плевать на все остальные проблемы.
— Давайте лучше по одному. Вторая пока ждёт в отдалении.
Машу рукой подружке моей первой «жертвы», чтобы отошла назад, за мою спину. Уж до чего я не люблю этого, но сейчас готова потерпеть. Сейчас мне слишком интересно, как пройдёт наш эксперимент.
Оставшаяся в поле зрения девчонка послушно вытягивает перед собой листок с хештегом и вопросительно смотрит на меня. Хорошо, хорошо. Сейчас и она все поймёт.
— Ты или тебя? — задаю ей первый вопрос и тут же щёлкаю новый кадр.
Ее глаза становятся еще более растерянными. Она не понимает, что я от неё хочу. Так, как не понимают люди, ставшие жертвами стихийных нападок, когда на них срываются целыми толпами, стаями. Массовая травля похожа на степные пожары — вспыхивают случайно, легко, и дальше разносятся мгновенно,
И даже если человек был в чём-то серьезно виноват, не всегда народный гнев бывает неправедным — загонять в угол и добивать, насмехаясь, желая смерти и обрушивая все возможные проклятия на голову несчастного — так себе выход. Суд не должен превращаться в судилище. Но нам всем вместе это только предстоит понять.
— Ты кого-нибудь травила? Или тебя?
Теперь она понимает, и ее лицо меняется. Отлично — снова и снова ловлю в кадре эти изменения. Сегодня к вечеру у меня будет целая галерея красноречивых портретов.
— Я, — говорит девочка, наклоняя голову.
— Не надо. Так не надо, я должна тебя видеть. Не стесняйся, я не буду осуждать. Просто расскажи.
Я понимаю, что если бы не Вэл, взвинтивший народ до полуэкзальтирванного состояния, до готовности так же красиво как и он, выворачивать сердца наружу и эффектно рвать их на глазах у всех, у меня бы ничего не вышло. А так — он взбил для меня этот коктейль, осталось только снять сливки. Всё-таки, мы с ним отличная команда, и он, засранец, бывает незаменим. Прощу ему за такое даже сегодняшний инцидент с моей картой.
Следующие полтора часа, пока охрана одного за другим запускает желающих сделать фото, остальные ребята толпятся и шумят, спрашивая выходящих: «Ну как там, ну что там?». Некоторые из тех, с кем мы отснялись, облегченно улыбаются, некоторые прячут слезы, а на меня продолжает обрушиваться целый поток откровений. Многие вполне безобидные — в школе замазал мелом одежду одноклассника, украл пенал, потому что позавидовал, настучал учительнице, сдал все секреты после ссоры, говорил радости про родителей, смеялся над бедностью чьей-то семьи, подговорил всех во дворе не общаться, придумав жертве какую-то несуществующую болезнь. Но я вижу неподдельное облегчение, когда ребята признаются мне в этом — и девочки, и мальчики. Особенно трудно мальчишкам. Их растят в уверенности, что мальчики не могут быть сплетниками, они с пелёнок мужики, герои, опора семьи и будущие отцы больших и крепких семей. Поэтому все стыдное, неидеальное они загоняются вглубь себя, и оно там ноет и зудит, как застарелая колючка. И пусть эти грешки не такие уж и страшные — дети и подростки вполне естественно жестоки и совсем так невинны, как хочется думать взрослым. Но мне хочется верить, что возможность проговорить вслух свои мелкие коварства, посмотреть в лицо не самым приятным поступкам добавит ребятам осознанности, за которой стоит приятие себя, умение признавать ошибки и учиться на них.
Большинство из тех, кто приходит ко мне, выбирают позицию «Я травил». Уверена, многие из них были и жертвами, но сегодня они признаются в собственных «грехах». Среди рассказов начинают встречаться откровения потяжелее — как устраивали темную за школой, как избивали группой одного, наплевав на правило «лежачего не бьют», как раздевали едва ли не догола и выгоняли на улицу в холод, облив перед этим ледяной водой. И мне все труднее оставаться беспристрастным слушателем — ведь эти жертвы совсем рядом, возможно среди тех, кто только что признавался мне в собственных проступках.