Нищий барин

Иванов Дмитрий

Сука! Сказал же — молчать! Вот как его заткнуть?

— Ты что, Тимоха, ополоумел? Сначала чуть Алексей Алексеича не убил, а теперь дерзишь? — встал на мою защиту поп.

— Да я обернулся только…, — попытался оправдаться кучер, явно говоря про автомобильную аварию. — И не Тимоха я, а Адам…

— Вот ирод! Адам он! На тебе! — и могучий поп врезал своим посохом по голове кучера, попадая не иначе в больное место таксиста и повергая того в беспамятство.

Ну какой полезный человек этот поп — решил ещё и проблему с сильно болтливым, но тупым попаданцем!

Коня

не спасти! Лица моих крепостных по этому поводу выражали вселенскую скорбь, мне же лично было пофиг. Пусть сами переживают, а у меня и без того голова раскалывается. Вскоре приехала телега, и нас с таксистом аккуратно погрузили на солому. Комфорта там было мало — солома колючая и жёсткая, к тому же пахла навозом. Ну да ладно, как говорится, не до жиру.

Зря я опасался, что не найду барский дом, он был единственный двухэтажный на всю округу. Осторожно захожу, передвигаясь с помощью священника, внутрь, где меня встречает охающая жабоподобная бабища, тем не менее вкусно пахнущая свежеиспеченной сдобой.

— Матрёна, осторожнее, барин покалечился! — сурово произносит Герман, взяв ситуацию под контроль. — И пошли кого в город за лекарем.

— Тимоху тоже в дом тащите, — отдаю приказ пейзанам. — И отправляй за лекарем немедленно, худо мне.

Шатаясь, бреду в свою комнату. Ну, как в свою… Она точно моя, раз ноги сами несут меня в нужном направлении. Первым делом — на горшок. Он стоит за ширмой, как я и предполагал. Потом срочно захотелось курить. Где там моя табакерка? Но тут меня пронзила мысль: откуда я это могу знать? Я ведь понятия не имел, где находится эта комната, не говоря уже о горшке. Да и курить я бросил ещё в десятом классе! Кидает в холодный пот, но сейчас не до рефлексий — боль накатывает волнами, сил терпеть просто нет. Похоже, тушка барина, в которую я переселился, серьёзно пострадала. Чувствую, как теряю сознание и проваливаюсь в беспамятство.

Очнулся от резкой боли в руке. Кто-то колет меня чем-то острым, и это вовсе не сон. Открываю глаза и вижу толстого дядю с таким важным выражением лица, которое не у каждого губернатора бывает. Кошу глаза вниз и ору:

— Ты зачем в меня ножиком ткнул?

— Не извольте волноваться, барин. Дурную кровь надо спустить!

Ой, уморят меня местные эскулапы!

— Спустил и молодец! Хватит! Что там Тимоха мой?

— Да, что ему будет, собаке? — зло отзывается Матрена. — Жрет как не в себя! Очнулся давно, чего тут непонятного — подлое сословие.

— Что со мной? — спрашиваю я с целью потянуть время и понять — раскололся таксист или нет? В дурку неохота.

— Ушиблись вы, барин, но я вас спас! — гордо отчеканил круглолицый доктор, явно ожидая оваций по этому поводу.

Лезу в ящик стола (с какого перепуга я вообще знаю, где тут что лежит?), вытаскиваю свежеотчеканенную полтину с двуглавым орлом и протягиваю лекарю. Тот, чуть ли не в реверанс становясь, кланяется и — на минуточку! — целует мне руку. Я, честно говоря, в шоке, но делаю вид, что всё так и должно быть. И тут меня снова колбасит: а откуда я знаю, где тут монеты лежат, сколько дать денег доктору за приём

и выезд?! Руку мне ещё целуют, как барышне! Тьфу…

— Идите, а мне Тимоху позовите, — отдаю приказ Матрене и лекарю.

— Завтра надо бы повторить, — угодливо говорит обладатель пятидесяти копеек.

— Вылечил уже, будешь нужен — позову! Отвезите его назад.

— Мне бы муки пеклеванной с собой. Я и купить могу! — не уходит лекарь.

— Ну, покупай, коли богат. Как раз на полпуда хватит, — смеюсь я.

А в голове мелькает: «За десять минут работы — косарь по-нашему! Не хило тут кровь пускают…» Опять не мои мысли.

Лекарь, наконец, уходит, и ко мне приводят Тимоху-Адама. Киваю Матрене, чтобы оставила нас одних.

— Ты понял, что случилось? — азартно шепчет таксист. — Мы в прошлое попали! Как в кино, понимаешь?

— Не видел я таких фильмов, — пожимаю плечами. — Но ты прав, тело точно не мое, а какого-то местного барина. Как меня до сих пор не раскусили, ума не приложу.

— А меня как? — Тимоха возмущённо разводит руками. — Я ж армянин, русский язык даже в школе не учил, а тут говорю, как на родном! Там мы погибли, а тут — живы! Ара! Давай тут жить! Ты, главное, не проговорись! — учит меня тертый жизнью армянский таксист.

— Я-то могила, — и смотрю с сомнением на товарища по несчастью. — А вот с тобой что делать будем?

— Бизнес, брат! — Тимоха расправляет плечи и лицо его светится энтузиазмом. — Хорошо жить будем! Я продавать умею!

А чего продавать? — всё-таки спросил я. Всё! — посулил товарищ по несчастью.

— Ладно, ты чего выяснил, пока я в отрубе был?

— Жена у меня есть, молодая. Сегодня попробую… Ты сирота уже два года: папа погиб на войне, а мама недавно в горячке померла. Деревня у тебя — сто двадцать душ, и два хутора в придачу, итого — сто сорок душ крепостных. Долги имеются. Церковь строят: положен священник с псаломщиком… Храм будет двухъярусный — нижний тёплый, во имя Архистратига Михаила, а верхний — холодный, во имя Живоначальной Троицы.

— Бля! — вырывается у меня. — Как ты это всё узнал?!

— Поп рассказывал. Падла с посохом. Здоровый — жуть! — поежился Тимоха.

Наш разговор прервала… нет, не Матрена, а смешливая молодая девка, подавшая нам выпечку и чай в красивых чайных парах. Чай, заметьте, не из каких-нибудь травок, а настоящий, и, судя по аромату и объёму, дорогущий. Я под завистливым взором Адама шлепаю девку по заднице и выпроваживаю прочь.

— Да, барином быть лучше! — тянет через губу он. — А все ведь уверены в том, что ты меня выпорешь!

— Болтать будешь — и вправду выпорю, — спокойно отзываюсь я, дуя на горячий чай и заедая божественно вкусной ватрушкой.

Тимоха тоже не отстает.

— Ты, главное, не спались! Ни о чём не спрашивай, делай выводы из контекста, — учит меня Адам.

— Ты откуда такой вылез? У меня свой бизнес по продаже бумаги, а ты — таксёр! Нашел, кого учить!

— Не злись. Просто не хочу на костёр, — машет рукой армянин.

— Пошутил я про костёр. Нет такого уже нигде в этом времени, — сознаюсь я.