Нищий барин
Шрифт:
Оп-па! Это что, священников пороли в это время? Но тут явно не я ему должен прописывать плети — у попа своё начальство имеется. А картина происшествия всё проясняется и проясняется. И ещё оказывается, плети хуже, чем розги! Учту.
— Так ить он не виноват! — вступается дровосек. — Он не знал, что Тимоха озорует. А ему вы, барин, приказали, — простодушно обвинил меня во всех бедах мой слуга Мирон.
— Ты говори, да не заговаривайся! — прикрикнул я на него, и собственно зря — Мирон и сам испугался.
— Барин, пожалуйте завтракать! Всё готово! — ловко перевела стрелки Матрена. —
— Отставить коня! Тимоха — за мной, — приказываю я.
Завтракать барин изволил в общей комнате с камином, «на аглицкий манёр». На столе стояли: серый хлеб, парное молоко, вареные яйца, пироги рыбные и сладкие, ущица и отдельно вареная рыбка. Что-то несли ещё, но я уже с аппетитом наворачивал уху, заедая свежевыпеченным хлебом. «А мяса-то на столе нет — или бедность, или пост», — отметил я про себя.
Тимоха дождался, когда Матрена выйдет, схватил кусок пирога и начал свой рассказ:
— Думал, жена молодая и красивая, а она хоть и молода, но выглядит хуже бомжих наших. Да ещё детей у меня трое — мал мала меньше, плюс одного в пузе носит, — торопливо прожевывая яство, жалился мой собрат по несчастью. — А я её и бью ещё, оказывается! Вся морда в синяках. Батя старый совсем, помрёт скоро, хотя как старый — сорок пять лет, но работа его измотала.
— Ну, а как ты думал? — кряхтя от неловкости, или от сытости, откинулся я на спинку кресла.
— Как бы нам обратно свалить? — хмуро уставился на меня Ара.
— Куда? Окстись! Мы там, в будущем, в лепёшку разбились! Но от жены, так и быть, спасу — будешь за конём ухаживать и жить здесь, у меня под боком. Потом придумаю что-нибудь. Ты расскажи лучше, что нового узнал про деревню.
— О, тут вообще охренеть можно! Представляешь, ты тут царь и бог! Ты — барин, а мы твои крепостные!
— Тимоха, ты дурак? Неужели вчера этого не понял? — искренне удивился я. — Знаешь, какой год сейчас? Тысяча восемьсот двадцать шестой!
— Значит, восстание декабристов подавили уже, — блеснул познаниями мой собрат по несчастью, чем немало удивил меня.
— Этого я не помню. Что ещё расскажешь?
— В июле начнётся русско-персидская война и закончится через два года победой России. Часть каспийского побережья получим, — глядя в себя, произнёс Тимоха.
— Ты историк там был, что ли? — удивился я.
— Я армянин! Царь Николай после победы организовал Армянскую область, куда входила и Нахичевань. После изгнания в семнадцатом веке всех армян оттуда, на этой армянской земле вновь появились армяне из Ирана. Поэтому и знаю.
— А по специальности ты кто? Не всегда же таксовал? — решил пропустить вековую боль армянского народа мимо внимания я.
— Отец учил сапожному делу. И что интересно: здесь я, помимо того, что у тебя конюхом и кучером служу, ещё и обувь шью. А ты, тот старый, который в машине был, сильно похож на себя сейчас, молодого. И ещё… ты перед едой молитву не прочёл! А это тут обязательно! Давай я тебя поучу.
— Сапожник — это хорошо. Раз поели, пошли ко мне, молитвы учить.
Интерлюдия.
— И что ты говоришь, они сейчас там делают вдвоём? — спрашивает поп Герман
— Уже два часа как молятся! Заперлись в кабинете и молитвы читают.
— И барин? Вот ведь никогда не любил, а тут смотри, уверовал во Христа. Того и гляди пост блюсти начнет, человеком станет.
Мы и правда пару-тройку часов учили молитвы на все случаи жизни, и в какой-то момент на меня упал довольно увесистый пласт знаний по религии. Я вспомнил, например, отчего мой батюшка решил церковь поставить в таком маленьком приходе. А это дядька мой покойный, герой войны, в завещании так распорядился. Вроде как целевой кредит… хотя нет, не кредит, а целевое финансирование, как сейчас бы сказали. А чтобы поп мог прокормить себя и своего служку, ещё и деньги положил на проценты! Вот сволочь! Мог бы и мне оставить. Хотя чего уж там — пропил бы я их так же легко, как и ту свору охотничьих собак.
А деньжищи от дядьки были немалые — целых девять тысяч рублей! Вот это капиталец! В год такой приносит триста пятьдесят рубликов с проценту. Ну и, конечно, попу-то моему повезло не по-детски: и домик себе отгрохал, и семейством обзавёлся, да ещё и помощника своего женил! Вот она, удача святая!
Потом я стал разбираться со своими крепостными. Всего сто сорок четыре человека, из них мужиков разного возраста — семьдесят девять! И это, по словам моего лазутчика, наконец ушедшего ухаживать за покалеченным конём, очень даже неплохо. Время от времени государство предпринимало ревизии — переписи крепостного населения страны. Прежде всего с целью установить количество людей мужского пола, годных в рекруты. Поэтому «ревизской душой» назывались не все крепостные крестьяне, а только крестьяне-мужчины. На последнюю ревизорскую сказку, я владел девяностами душ. На земли тут не смотрели, ведь основной добытчик — это крепостной, он и даёт продукт. Поместье-то моё на барщине было, по закону три дня в неделю мужики должны отрабатывать, а как оно там на деле — не знаю.
Я поднялся на второй этаж. Это не этаж даже был, а просторный флигель со стороны крыла слуг. Внизу было нечто вроде гаража для моего выезда, где стояла небольшая изрядно пошарпанная четырехместная карета со следами былой роскоши. Вверху располагались две комнаты для гостей, и я, зайдя в одну из них, впервые оглядел свое село с высоты второго этажа. «Хотя, пока церковь не открыли, это не село, а деревня», — вспомнил я.
Вид поражал своей безнадегой. Земельные участки у домов были большие, а вот сами дома все как на подбор весьма убитого вида и скромных размеров. А если учесть, что там могут ютиться с десяток человек, то это вообще теснота адская!
По дворам бегали дети, что навело меня на мысль о школе. Надо обдумать, стоит ли мне этим заниматься? Вид у детей был оборванистый, да и прочий люд богатством одежды не блистал, а про обувь и говорить нечего: почти все или лапти носили, или вообще босые ходили. Что особенно удручало, так это полное отсутствие улиц.
«Кто так строит?!» — поморщился я.
Был свой земельный надел и у моей усадьбы, вот он светился порядком! И уж не знаю, слуги ли мои так стараются или кто-то из крепостных радеет за барский имидж, но глаз прямо-таки радовался.