Нищий барин

Иванов Дмитрий

М-да, пистолет с историей и без оной — разные вещи. Настроение заметно упало. Даже выпил с мужиками немного. Предложил им остаться у себя с ночевой, в баньке попариться. Ну и когда язык у тех развяжется, порасспрашивать о жизни — что да как. Да куда там? Часа три просидели у меня в гостях, и в путь, к другому моему соседу.

Зернову долг я, конечно, отдал, всё по-честному. Бочки обещали привезти через неделю.

— Э! Ара! Глупый ты! Надо быка брать было! — поучал меня бывший таксист. — У меня в доме пусто, мне

хоть что пригодится. Это ты тут по коврам ходишь!

Матрена, не одобрявшая нашего с кучером сближения, насупившись, молчала. Но, когда принесла ужин на двоих, невежливо толкнула мощным бедром Тимоху.

— Думаю, надо полную перепись своего хозяйства провести. И бюджет составить. Завтра и начнем, — говорю я, уже немного захмелев. — Ты и будешь проводить. Жаль только, чернил у нас мало.

— Записывай: у меня корова старая, молока мало даёт, свиней нет, кур — меньше десятка, но цыплята будут, жинка сказала. И ты мне шестнадцать рублей платишь, да ещё припасы, — бойко отчитывается Тимоха.

— Ты же крепостной, чего это я тебе платить должен? — удивился я.

— Хлебом в основном платишь. Я же твой дворовой, за кучера у тебя, ну и так работы много какой делаю: и сено кошу, и в огороде работаю, и на полях вкалываю. И за то, что я не езжу на отход, а постоянно при тебе.

— Куда не ездишь? — не понял я.

— На заработки в город.

— Кучер хреновый из тебя, вон чуть не угробил меня, — припомнил я таксеру то, как мы сюда попали.

— То не я, а прошлый Тимоха, — возмутился он.

— Так и сено косил тоже не ты, а прошлый Тимоха, — справедливо заметил я, на что таксист надулся.

— Зачем тебе деньги? — с интонацией Остапа Бендера спросил я.

— Овец хочу купить. В городе их по восемь рублей продают, — буркнул тот.

— Барин, Евфросиния пришла! Говорит, звали вы её, — с недовольным видом в комнату вошла Матрёна.

— Звал. Веди девку в дом! — киваю я и говорю Тимохе: — Ну, всё, иди к себе в семью. Что беременную жену бросил, работы нет? Я найду. Завтра приходи, расскажу, что надо делать.

— Да я лучше посижу тут, — упирается Тимоха.

— Ой, пороть надо, испортился паря, — произнес Мирон, невесть откуда появившийся, с двумя зайцами, уже потрошёнными, в руках.

Сижу, развалившись на диване, весь такой из себя барин барином. И тут, смущаясь, в гостиную заходит давешняя крестьянка.

Смотрю на девицу и думаю: — «Ох, не картошку она пришла садить».

Глава 6

На ней по-прежнему обноски — старое платье в пол, сама она босиком, педикюра и маникюра, как водится, нет, но… голова чистая, коса заплетена, а значит, мылась в бане. И макияж присутствует! По нынешней моде, конечно.

— Это у тебя румяна на щеках? — спросил я из любопытства. — А где взяла?

Не может ведь быть, чтобы крепостная, с такими

латаными-перелатаными вещами, разорялась на румяна!

— Так то ж свекла! — обрадованно и бойко ответила девица, будто раскрыла секрет красоты.

Послышалось недовольное шипение Матрены.

Оглядываю красотку ещё раз и понимаю — телосложение у девицы модельное. Грудь — тройка, не меньше, попка округлая, талия узкая. Интересно, я как барин могу с ней сблизиться? Ну не забесплатно, рубль дам, например! На такие деньги много чего купить можно, раз целая овца восемь рублей стоит. Хм.

— Но вечером садить — бога смешить, — удачно рифмую я. — Завтра утром начнем. Вон, вишь, у Зернова мешок картохи купил.

Зернов и правда оставил мне картошки с пуд: мелкой, красной и проросшей. Да мне такая и нужна!

— Так мне идтить? — спросила девица, зыркая глазками.

А глазки хороши! Брови, правда, густоваты, такие не очень люблю, но ресницы длинные безо всякой хрени летуалевской. Ну и голубые глаза, вернее, цвета неба.

— Садись, поснедай со мной, поговорим, скучку мне развеешь.

— А там и баньку можно сообразить! — внезапно произнёс Мирон, неслышно вошедший в гостиную. Спецназовец, как есть!

— Можно и баньку, — расплываюсь в улыбке я и слышу ругань Матрёны в сенях.

— Барин, тут Тимоха вернулся, пущать? — деловито спросил Мирон, очевидно, бывший у меня за мажордома.

— Чё ему надо? — удивился я. — Ну, пусть зайдет.

— Барин, не вели казнить, вели слово молвить, — поклонился в пояс Тимоха.

— Ара, ты задрал меня. Сказал же — иди домой, — злюсь я на весь этот цирк.

— Мне бы детишкам гостинец какой взять! — говорит Тимоха с невинной мордой. — Ведь не сожрёшь всё, что тебе тут наготовили. И Елисеева настоечку, если можно!

Конечно, о детях он и не думал, специально вернулся на девку поглядеть.

— Настойку тоже детям? — иронично поднимаю бровь я. — Ой, да бери и сваливай, не мешай мне общаться!

Тимоха нагрузился от души. Уволок с собой не только литровую бутыль настойки, но и остатки рыбы, остывшей, но всё ещё аппетитно пахнущей, кулебяк с пяток, и даже конфеты забрал, которые я на столе и не заметил — видимо, сосед привёз. Наконец, он ушел, и в доме стало тише. Наливаю своей гостье настойки.

— Ну, расскажи, что умеешь! Да закусывай, а то хмель в голову ударит, — ласково говорю я, пожирая взглядом грудь девицы. Платье на ней старое, лифона нет, и соски, кажется, вот-вот разорвут тонкую ткань.

— Ничего не умею… Девушка я, — растерялась Евфросиния, опустив глаза.

И тут Матрена не выдержала:

— Тьфу! Когда ж ты, барин, грешить-то перестанешь? — пробурчала она где-то вдалеке.

— Матрёна! Подь сюды! — рявкнул я.

Через секунду в проёме двери появилась блюстительница морали, недовольная, но готовая к ответу.