Низина
Шрифт:
Время у Белы текло в противоположном направлении. «День после вчера», — иногда говорила она.
Произнесенное несколько по-другому, имя Белы обозначает название цветка, а еще и является наименованием промежутка времени, отрезка дня. «Шакаль бела» означало «утром», «бикель бела» — «днем», «ратрир бела» — «ночью».
«Вчера» у Белы служило вместилищем всего, что хранила ее память. Любой опыт, впечатление или переживание. Память ее была короткой, содержимое памяти — ограниченно. События в ее голове не знали хронологии и распределялись наугад.
Поэтому она однажды сказала Гори, когда та пыталась расчесать ее спутавшиеся волосы:
— Я
Когда-то давно, много месяцев назад, у Белы действительно были короткие волосы. Гори постаралась объяснить ей — это было очень давно. Не один день назад. Может быть, сто дней назад, но никак не один день.
Но для Белы было равнозначно — что три месяца, что один день назад.
Она обижалась на Гори, когда та спорила с ней, расстраивалась, и личико ее мрачнело. В нем, кстати, не было явно похожих черт ни Гори, ни Удаяна. Было непонятно, откуда взялся слегка выпуклый лобик и немного опущенные внутренние уголки глаз. Кожа у нее была гораздо светлее, чем у Гори, кремовый оттенок явно достался ей от свекрови Гори.
— А где моя другая куртка? — спросила как-то Бела у Гори, когда та дала ей новую куртку, собирая ее в детский сад.
— Какая другая?
— Ну, вчерашняя, желтая.
Прошлой весной Бела действительно носила желтую курточку с капюшоном с меховой оторочкой. Но сейчас она уже была бы ей мала, поэтому ее сдали в благотворительный пункт при церкви.
— Так это была прошлогодняя курточка. Ты носила ее в три года.
— Мне вчера было три года.
Гори ждала, когда Бела перестанет расхаживать туда-сюда по коридору, наденет наконец куртку и они выйдут из дому. Но Бела продолжала упрямиться, и Гори схватила ее за плечи.
— Мне больно! Ты мне делаешь больно!
— Бела, мы торопимся.
Уже надев куртку, Бела долго возилась с молнией, и Гори хотела застегнуть ее сама.
— А вот папочка всегда разрешает мне застегиваться самой!
— Но папы сейчас нет здесь.
Мать резко застегнула молнию на куртке дочери — возможно, даже слишком резко, кажется, даже чуточку прищемила кожу на горле. Она мысленно корила себя за такое нетерпение — просто ей хотелось, чтобы дочка поскорее приобрела необходимые навыки.
Гори отвела Белу в детский сад, а сама выпила чашечку кофе в университетском буфете и изучила расписание занятий на философском факультете.
В том семестре не было удобных для нее занятий, совпадавших по времени с пребыванием Белы в саду. Тогда Гори отправилась в библиотеку. Там она могла на час-другой сосредоточиться над книгой, отвлечься от всех своих забот, напрочь забыть о времени.
Она умела чувствовать время, но теперь стала учиться понимать его. Гори исписывала целые тетрадки своими вопросами и наблюдениями. Существует ли время независимо, в физическом, материальном мире, или оно существует лишь в нашем сознании? Только ли люди осознают время? Почему иной раз коротенькие мгновения кажутся нескончаемыми часами, а долгие годы пролетают как один день? Чувствуют ли время животные?
В древней индийской философии три времени — прошедшее, настоящее и будущее — считались существующими одновременно в Боге. Бог считался вечным и существовал вне времени, но время было персонифицировано в виде бога смерти.
Декарт в «Третьих размышлениях» утверждал, что Бог воссоздает тело в каждый следующий момент. Таким образом, время является формой поддержания жизни.
На
В одной из ее калькуттских тетрадок остались записи, сделанные рукой Удаяна, по поводу основных законов классической физики. Теория Ньютона о том, что время является абсолютной сущностью, неким потоком, самостоятельно текущим размеренным однообразным ходом. И замечания Эйнштейна о том, что время и пространство взаимно переплетены.
У него время описывалось применительно к частицам и скорости их движения. Как система взаимосвязи различных событий. Как реверсивная инвариантность, в которой не было фундаментального различия между взглядом вперед и назад и в которой движение частиц было определено точнейшим образом.
Будущее приходило, но оставляло ее живой. У Гори был дневник, но она никогда не записывала в нем свои впечатления и ощущения — только зарисовки и различные вычисления. С самого детства каждая новая, чистая еще страничка дневника наполняла ее ощущением чего-то грядущего и неизведанного. Это походило на подъем по лестнице в кромешной тьме. Никакой гарантии, что, например, наступит следующий декабрь.
Большинство людей верят в будущее, считают — там перед ними развернется предпочитаемая ими версия. Слепо основываясь на этом, они строят свои планы и заранее предвидят несуществующие пока события. На самом деле это просто срабатывает желание. Именно желание всегда дает миру такое понятие, как цель и направление. Не то, что имелось, а то, чего пока не имелось.
Древние греки не имели четкого представления о будущем. Для них будущее было категорией бесконечной и вечной. В учении Аристотеля говорилось, что человек не может с точностью сказать, будет ли завтра битва на море.
В предвкушении осуществления своих желаний, в неведении и в надежде — вот как жили в большинстве своем люди. Ее свекор со свекровью, например, ожидали, что Субхаш с Удаяном состарятся в доме, который для них выстроили родители. Они хотели, чтобы Субхаш вернулся в Толлиганг и женился на местной девушке. Удаян отдал свою жизнь за будущее, в надежде на хорошие изменения самого общества. Гори думала, что проживет замужем за Удаяном не каких-то два года, а всю свою жизнь. Субхаш здесь, в Род-Айленде, надеялся, что он, Гори и Бела станут настоящей семьей. Что Гори будет не только заботливой матерью Белы, но и настоящей женой ему.
Иногда понимание истории, какой ее видела Бела, казалось Гори даже удобным. Если рассуждать, как Бела, то Удаян мог считаться живым еще вчера, и Гори могла считаться его женой, хотя прошло уже пять лет после его гибели. Уже почти пять лет она была замужем за Субхашем.
То, что она видела с террасы в тот вечер, когда полиция схватила Удаяна, теперь был каким-то пробелом в ее памяти. Пространство защищало ее гораздо надежнее, чем время, — это огромное расстояние между Род-Айлендом и Толлигангом. Эта картина виделась ей словно бы издалека — через океаны и континенты. И те пережитые моменты как бы поблекли, становились все менее и менее видимыми, а потом и вовсе невидимыми. Но она знала — они есть. То, что хранится в памяти, отличается от наших воспоминаний, как сказал Огюстен.