Ночь Бармаглота
Шрифт:
Он был всё ещё заряжен теми же пулями, что и четыре-пять лет назад, когда мы совершили эту сделку, и я не знал, будут они ещё стрелять или нет, но положил его в карман брюк. Конечно, я бы не использовал его, разве что в самом крайнем случае, и не попал бы ни во что, куда целился, но думал, что просто ощущать в кармане пистолет сделает предстоящий разговор более опасным и захватывающим, нежели в ином случае.
Я прошёл в гостиную, и он был всё ещё там. Он не налил себе выпить, так что я плеснул нам обоим и снова уселся на диван.
Я
— Хотел бы, чтоб у меня была кинокамера. Я бы снял, как вы это делаете, а потом изучил на замедленной перемотке.
Он засмеялся.
— Боюсь, это мой единственный повод похвастаться. Когда-то я был жонглёром.
— А кто вы теперь? Если позволите спросить.
— Исследователь, — сказал он. — Исследователь Льюиса Кэрролла и математики.
— И этого хватает на жизнь? — спросил я.
Он немного поколебался.
— Вы не возражаете, если я отложу ответ, пока вы не узнаете то, что узнаете на сегодняшнем собрании?
Конечно, никакого собрания сегодня вечером не будет; теперь я знал это. Но я сказал:
— Вовсе нет. Но, надеюсь, вы не имеете в виду, что мы не можем до собрания говорить о Кэрролле в целом.
Я надеялся, что он даст на это должный ответ; это значило бы, что я смогу разговорить его о предмете его помешательства.
— Конечно, нет, — сказал он. — Собственно говоря, я хочу говорить о нём. Есть факты, которые я хотел бы вам сообщить, чтобы вы смогли понимать вещи лучше. Некоторые из фактов вам уже известны, но я всё равно их освежу. Например, даты. Даты его рождения и смерти вы привели точно, по крайней мере, почти. Но знаете ли вы даты создания книг об Алисе либо иных его работ? Последовательность важна.
— Не вполне, — ответил я. — Думаю, он написал первую книгу об Алисе, когда был сравнительно молод, лет в тридцать.
— Близко. В тридцать два. «Алису в Стране Чудес» напечатали в восемьсот шестьдесят третьем, но он шёл по следу и до того. Вам известно, что он опубликовал перед этим?
Я покачал головой.
— Две книги. Он написал и издал «Конспекты по плоской алгебраической геометрии» в восемьсот шестидесятом, а годом позже — «Формулы плоской тригонометрии». Читали ли вы что-то из них?
Мне вновь пришлось покачать головой.
— Математика — не моя сильная сторона, — сказал я. — Я читал лишь не узконаучные работы.
Он улыбнулся.
— Таких нет. Вы просто не смогли опознать математику, скрытую в книгах об «Алисе» и его поэзии. Уверен, вам известно, что многие из его стихотворений — акростихи.
— Конечно.
— Все они — акростихи, но более тонким образом. Впрочем, я понимаю, почему вы не смогли отыскать ключи, если не читали его математические трактаты. Полагаю, вы не читали его «Элементарное руководство по теории детерминантов». Но как насчёт его «Математических курьёзов»?
Очень не хотелось
Он нахмурился.
— Их-то вы, по крайней мере, должны были прочесть. Книга совсем не узконаучная и содержит большинство ключей к фантазиям. Дальнейшие и окончательные ссылки на них помещены в его «Символической логике», опубликованной в восемьсот девяносто шестом, всего за два года до его кончины, но они менее прямолинейны.
— Так, погодите минутку, — сказал я. — Если я верно вас понимаю, вы утверждаете, что Льюис Кэрролл, оставляя в стороне любое обсуждение, кем или чем был он в действительности, разработал с помощью математики и выразил с помощью фантазии тот факт, что?..
— Что есть другой уровень существования, помимо того, в котором мы сейчас находимся. Что мы можем иметь и порой имеем туда доступ.
— Но что это за уровень? Уровень зазеркалья, уровень сна?
— В точности, доктор. Уровень сна. Это не совсем точно, но примерно то, что я смогу объяснить вам прямо сейчас. — Он подался вперёд. — Рассмотрим сны. Разве они не являют собой почти точную параллель приключений Алисы? Например, последовательность воды-и-вязания, когда всё, на что смотрит Алиса, превращается во что-то иное. Вспомните лавочку, где вяжет старая овца, как Алиса изо всех сил всматривается, пытаясь разглядеть, что лежит на полках, но полка, на которую она смотрит, всегда пуста, хотя другие вокруг неё всегда чем-то полны, хотя она так и не узнаёт, чем?
Я медленно кивнул.
— Она заметила: «Какие здесь вещи текучие!» — сказал я. — А потом овца спросила, умеет ли Алиса грести, и дала ей пару вязальных спиц, и спицы в её руках превратились в вёсла, и она оказалась в лодке, а овца всё ещё вязала.
— В точности, доктор. Идеальная последовательность сновидения. И учтите, что «Бармаглот», вероятно, лучший момент второй книги об Алисе, написан именно на языке снов. Он полон таких слов, как «злопастный», «глущоба», «граахнул», дающих вам идеальное изображение в контексте, который вы не можете разъяснить. Во сне вы вполне понимаете подобные смыслы, но забываете их, проснувшись.
Между «глущобой» и «граахнул» он допил последнюю порцию. Я не стал наливать ещё; я уже задавался вопросом, кто протянет дольше, бутылка или мы. Но на нем совсем не проявлялся эффект выпитого. Не могу сказать то же о себе. Я осознавал, что мой голос слегка охрип.
— Но зачем постулировать реальность такого мира? — сказал я. — Я вижу вашу мысль иначе. Бармаглот сам по себе является воплощением пришедших из ночного кошмара существ с огненными глазами и клацающими челюстями, и почему он пылкает, не смогли бы объяснить даже Фрейд и Джеймс Джойс вместе взятые. Но почему бы не предположить, что Льюис Кэрролл пытался, и чертовски успешно, писать, словно во сне? Зачем выдвигать гипотезу, что этот мир реален? Зачем пытаться проникнуть в него, за исключением, конечно, того проникновения, что мы еженощно совершаем во сне?