Ночная ведьма

Малаваль Шарлин

— Так выпей хотя бы за наше здоровье! — не унималась Оксана.

Вера, стоявшая со скрещенными на груди руками, бросила на нее убийственный взгляд.

Неуверенным шагом скрипач придвинулся к самому краю.

— На фронте, знаете ли, только это и заставит нас вставать по утрам, — хохотнул он осипшим голосом. Вены на его шее вздулись. — Нам больше не судьба увидеть вас, красавицы. А ­вы-то куда отправляетесь? — осведомился он, нагнувшись вперед и уставившись на Веру.

Инстинкт самосохранения у него явно выключился, и сделай он хоть одно неловкое движение, то полетел бы головой вниз на булыжник мостовой.

Раздался выстрел,

потом второй. Все бросились на землю, воцарилась тишина. Семенов стоял с револьвером в руке. Он стрелял в воздух, но теперь навел оружие на пьяного скрипача.

— Спускайся — или я стреляю!

Толпа затаила дыхание, Алеша качнулся. Но ­кое-как устоял, рванул рубаху, подставляя голую грудь:

— Давай, убей меня! Я поспорил, что выпью флягу водки и залезу на крышу Дома офицеров, но сегодня останусь жив.

Семенов даже не моргнул.

— Я не шучу, Алеша! Спускайся! Довольно!

Вера дрожала. Ей нестерпимо захотелось связать свою судьбу с судьбой скрипача.

Пусть я умру, если он сорвется.

— Я бросаю вызов смерти, которая хочет меня забрать, — ответил скрипач, невесело усмехнувшись.

Косой луч солнца полоснул его по лицу кроваво-­красным. Никто не решился бы ответить, был Алеша самым прозорливым из всех или самым безумным.

— Товарищ, зачем говорить такие вещи накануне отправки на фронт? — увещевал Семенов. — Расходитесь, всем спать! Завтра идем в бой.

Часть II

В тот час, как рушатся миры…

Анна Ахматова. Надпись на книге

Допрос № 25

7 февраля 1943 года

Иван Голюк. Почему ты молчишь?

Вера Петрова. Я не молчу. Мы же разговариваем.

Иван Голюк. Ты рискуешь, очень рискуешь, покрывая их. Тебе это известно?

Вера Петрова. Я не покрываю их. Они погибли в бою, и нет никакой веской причины очернять их память. Мы перестали быть женщинами, но должны оставаться людьми.

Иван Голюк. О чем ты?

Вера Петрова. Моя женственность была похищена. Я начала ходить по-мужски. С обритой головой я стала похожа на мужчину. Моя одежда замызгана грязью и застывшей смазкой, я не помню запаха духов и розового крема.

Иван Голюк. Мы на вой­не, а ты жалуешься, что лишилась своего мелкобуржуазного комфорта!

Вера Петрова. А с каких это пор женские месячные стали мелкобуржуазными? Когда мы прибыли на фронт, наши организмы перестали нормально функционировать. Месячные прекратились. Как и все остальное. И они не возобновятся, я знаю. Сначала это было даже удобно. Как скрыть следы крови, когда у нас ничего нет? Белье нормировано, тщательно сосчитано. Можно использовать портянки, но тогда ноги отморозишь. В морозные дни это неразрешимая задача.

Иван Голюк. Мне наплевать на это, товарищ! Изволь отвечать на вопросы! Разоблачить предателей — твой

долг.

Вера Петрова. Может, это из-за сильного холода. Другие говорят, что из-за тряски, из-за нехватки воды и пищи. А я думаю, из-за того, что мы слишком часто умирали от страха.

Глава 22

Авиабаза в Ворошиловске,

июнь 1942 года

— Мерзавцы! Мерзавцы! Мерзавцы! — ревела Аня.

Хоть она и была самой юной и наименее опытной летчицей 588-го полка, месяцы тренировок в Энгельсе выковали у нее огневой темперамент. Она металась как лев в клетке, молотя кулаками воздух. Из-под повязки на правой руке торчали изувеченные синеватые пальцы, но ярость была сильнее боли.

— Они за это поплатятся!

Ее самые близкие подруги, Татьяна и Шура, штурман Аниного самолета, не решались наигрывать песенки, беззвучно перебирая клавиши аккордеона, полученного на прощание в подарок от комсомольской организации Саратова. Татьяна выучилась игре на аккордеоне еще в детстве, особенно любила она мазурки, которым ее обучила перед смертью бабка-­полячка. Татьянины пальцы замерли на клавишах, длинные рыжие косы обрамляли прелестное разочарованное лицо.

Ночной бомбардировочный 588-й полк, состоявший исключительно из женщин моложе двадцати пяти лет, прибыл на авиабазу Ворошиловска, в трехстах километрах к юго-востоку от Ростова-на-­Дону. Все девушки — пилоты, штурманы и механики — толпились в помещении, отведенном им под казарму, но больше похожем на хлев по всем признакам, начиная с запаха. Тут было далеко даже до скромного комфорта авиабазы в Энгельсе. К­то-то из девушек готовил себе спальное место, расстилая на деревянных нарах прямоугольники грубой хлопчатой ткани и рассеянно отмахиваясь от кошмаров этого утра. По каменным стенам сочилась влага. К счастью, на степных просторах предгорий Кавказа, по которым вилась река Кубань, июнь обещал быть погожим.

— Успокойся! — прикрикнула на Аню Марина Раскова, входя в казарму.

Девушки затаили дыхание, всем своим видом выражая смирение и уважение к начальнице. Все, кроме Ани, которая никак не могла успокоиться:

— Мы ничем не хуже их, и они это увидят!

Этим ранним июньским утром 1942 года все начиналось хорошо, 588-й полк вылетел на заре с авиабазы Энгельса. Летчицы распрощались с подругами из дневного бомбардировочного полка, еще ожидавшими вылета, затем двинулись клином на своих По-2 во главе с Мариной Расковой и Евдокией Бершанской, которая была назначена их командиром. Аня гордо пролетела над величественной зеленеющей донской степью, потом следила за извивами Волги с красноватыми отсветами зари. Н­аконец-то! Она будет сражаться, защищать свою Родину. Она давно ждала этой минуты.

Вдали, на юге небо было таким ясным, что летчицы могли полюбоваться золотистыми берегами Азовского моря, и ровный шум двигателей сопровождал их мирный полет. Звено сохраняло постоянную скорость — сто сорок километров в час, небо было чистым, ветер еле ощущался. Шура наслаждалась открывшимся видом и разделяла энтузиазм подруги:

— Это чудесно! Как раз такое безоблачное небо, которого нам пожелала Марина. Представить невозможно, что на земле идет вой­на.

Но ­что-то начало Аню беспокоить. Ей показалось, что за ней следят, что ее преследуют. Дурное предчувствие не покидало ее.