Ночная ведьма

Малаваль Шарлин

— Ха! Не будет тебе, фриц, тефтелей в молочном соусе, — сунув шлем под мышку, озорно крикнула она своему сопернику, когда они встретились уже на земле.

Все расхохотались, даже Раскова, которая на миг забыла о своем офицерском звании. Девушки боялись увидеть реакцию Петрова, их раздражительного инструктора. Но тот лучился улыбкой. Он горячо пожал Оксане руку, с облегчением признавая, что «его женщины» хорошо подготовлены.

— Софья Леева, пилот истребительного полка. Галина Душенко, пилот истребительного полка.

Софья и Галина, самые улыбчивые девушки, всегда

озарявшие общество хорошим настроением, обнялись. Многие завидовали им в этот миг, особенно Аня, которая до последней минуты надеялась попасть в 586-й истребительный. Но ее имя так и не прозвучало. А ведь во время испытаний она проявила себя блестяще, энергично атаковала инструктора, и тоже успешно.

Был оглашен список назначений в дневной бомбардировочный полк, потом — в ночной. Софья, Оксана, Вера и Галина смотрели на Аню и Татьяну сочувственно. Аня получила назначение последней.

— Анна Любимова, ночной бомбардировочный полк.

Эти слова прозвучали хлесткой пощечиной.

— Зато мы с тобой будем вместе, — пыталась утешить ее Татьяна.

В ночном бомбардировочном полку средний возраст девушек был не больше двадцати трех лет, и некоторые из них проклинали свою молодость, думая, что их сочли недостаточно опытными. Но Аня знала, что Вере и Оксане только двадцать два. А что до нее, решающим оказалось совсем другое.

Все выяснилось, когда снова грянула музыка и продолжились танцы. К Ане протиснулся Голюк и прошептал на ухо леденящим голосом, от которого возмущенная Аня онемела:

— Я посчитал, товарищ, что твои ночные тренировки, к тому же проходившие тайно и оставшиеся незамеченными, вооружили тебя навыками ночного пилотирования. Я не смог не предложить майору Расковой поменять местами вас с Галиной.

Начиналось лучшее время года, время стрекоз, и Аня сдержала слезы.

Глава 20

Цимлянский заказник,

сентябрь 2018 года

Кончалось лучшее время года, и последние стрекозы к ночи цепенели. Вот уже пять дней Павел с Василием шли по бездорожью, их общение теперь сводилось к невнятному бормотанию, сопровождаемому жестом, означавшим: «Передай мне чай» или «Дай хлеба». Это вынужденное молчание, выключенный телефон и ежедневные двенадцатичасовые переходы давали Павлу неограниченную возможность злиться на себя и на дядю.

Павел ожидал и готовился выслушивать ­какую-­нибудь традиционную нудятину про шанс, выпавший молодому поколению. «У нас не было ничего, мы были нищие. У вас есть выбор — и что вы делаете? Что делаешь ты, Павел, с выбором, который тебе дан? Но не говори, что тебя ничто не интересует! Ничто не стоит усилий, незачем брать на себя обязательства?»

Но нет, Василий упорно молчал. И это было хуже всяких проповедей. Павлу нравилось провоцировать, разочаровывать, возбуждать любовь или ненависть — что угодно, любой интерес к своей персоне. Но дядя не обращал на него внимания, пренебрегал им, а подчас, казалось, даже удивлялся его присутствию. Павел был на взводе.

Если

человек так дурью мается, он не заслуживает даже нравоучений, понятное дело.

Павлу хотелось удрать, вернуться к привычной жизни, но они давно оставили позади проторенные тропинки и шли по болотам и пустошам, где не ступала нога человека. Павел не смог бы вернуться в одиночку по памяти, да еще эти бесконечные дожди и ветры, срывающие с деревьев листья и стирающие следы их стоянок.

Сейчас они вошли в хвой­ный лес, который становился все гуще.

Вдруг Павел неожиданно для себя нарушил привычное молчание.

— Василий, мы идем уже несколько дней, — сказал он осипшим голосом, — но я не понимаю, как ты ориентируешься, где мы находимся и куда движемся.

Дядя обернулся, по его лицу скользнула улыбка.

— Не люблю делиться своими секретами… Да смотри, куда ставишь ноги! А то пропадешь, как твой приятель!

После многодневной тишины, когда Павел терпел осуждающее дядино молчание, он взорвался. Не сдержался и бросился с кулаками на Василия. Но оступился и, чертыхаясь, растянулся пластом. Земля отозвалась странным металлическим звуком. Он поднял голову и увидел, как дядя бросился к нему на помощь, но замер с вытаращенными глазами, в которых читалось изумление. Нет, он смотрел не на племянника, о нем он, похоже, и думать забыл.

— Мы пришли… — пробормотал Василий, затаив дыхание.

Павел боялся увидеть то, что дядя стремился найти, отправляясь в этот долгий поход по мрачным, заброшенным местам.

— Что ты увидел? — спросил он наконец, прочистив горло. Павел еще не совсем очухался после падения.

Собственный голос удивил его. В нем не осталось и следа враждебности.

— Ну-ка! — отозвался дядя, широко взмахнув рукой. — Давай, посмотри!

Павел опасливо встал. Под ним из земли выглядывала огромная, поросшая мхом металлическая пластина.

— Ты видишь эту торчащую железяку? — спросил Василий, тряхнув Павла за плечи.

Павел прищурился в полумраке и вытянул шею.

В зарослях травы он отчетливо увидел край замшелого, заросшего плющом самолетного крыла.

— Е­го-то я и искал! Самолет-­истребитель.

По лицу Василия растеклась сумасшедшая улыбка.

Сумерки уже заволакивали подлесок, и Павел, не сходя с места, обвел пальцем в воздухе контуры самолета: крыло, нос, искореженные винты, наполовину ушедший в землю корпус. Медленно приблизился, стараясь не споткнуться о корни — или бомбы, кто знает?

Несмотря на темноту, ему удалось заметить на крыле краешек знака — острый угол. Павел ободрал мох и увидел красную звезду. Кое-где сквозь заросли проступала окраска кабины: сине-зеленая, темная, почти черная, неотличимая по цвету от растительности. Неудивительно, что он споткнулся. А самолет солидный. Обводы корпуса теперь хорошо угадывались. Фонарь кабины, кажется, чудом уцелел. Несколько десятков лет стекла забивались грязью и пылью, обрастали мхом, но остались невредимы.

Пока Павел оглядывал находку со всех сторон, Василий записывал первые впечатления на диктофон: