Ночное солнце

Фазли Герай

– Не говори так, родной... На что нужны эти слова?..

– А как быть, Гюлю? Каким языком говорить с тобой, чтобы упросить тебя уехать из этого города?

– Нет такого языка, дорогой... Еще не изобретен такой язык, с помощью которого можно было уговорить меня без тебя уехать. И, даст бог, не будет изобретен...

Нет, это была не Гюльназ, само - огонь и пламя! Глаза Гюльназ пылали, как угли, которые он часто видел в кузнице своего отца. Какие существуют, оказывается, сложные и бесконечно разнообразные оттенки цвета. Какая это непостижимая

святыня - красота...

Размышляя над этим, он вдруг ощутил в сердце непонятное чувство: а не примириться ли с ней, не согласиться ли? И вслед за этим страх, не именуется ли эта кротость - не примирением, а преступлением; сейчас пойти на поводу у Гюльназ - значит, завтра сияние этих глаз, переливающиеся бесконечными оттенками, может быть погашено.

– Гюльназ...

Она почувствовала, что терпение Искендера иссякает. Из деликатности он говорит еще спокойно, но в голосе его уже ощущается нервная дрожь.

– Что, свет очей моих?

– Я должен идти. Скоро десять...
– Он поднялся, собрался идти.

– Вот и хорошо, останешься здесь...

– Довольно, Гюльназ, у меня нет времени шутить.

– А я и не шучу.

– Ты с ума сошла, что ли? Здесь, среди девушек...

– Я попрошу девушек заночевать у Зины.
– В голосе Гюльназ было и откровенное безразличие, и тайное восхищение собственной шуткой.

– Кто это - Зина, - вырвалось у Искендера, и, увидев, как неуместен его вопрос, он еще больше смутился. Он, понял, что имеет в виду именно ту смуглую девушку в пестром халате, хочет знать ее имя.

– Это та, с которой ты давеча разговаривал. Если хочешь, я попрошу, они на одну ночь перейдут туда.
– Она помолчала.
– Ты будешь спать вот здесь, на моей кровати, а я там - на Сониной.

– Я пришел сюда не спать, а поговорить с тобой, Гюльназ.
– И, отступив от двери, раздраженно посмотрел на девушку.

– Как скажешь...
– Гюльназ с прежним безразличием пожала плечами.

– Я говорю, что завтра надо уехать.

– А я говорю, что ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра... Никогда, никогда без тебя я отсюда не уеду.

– Уедешь!

– Нет, не уеду!

– Я сказал, уедешь!

– Я сказала, не уеду!

– Не дергай мне нервы, Гюльназ.

– И ты мне...

Подслушивавший этот странный диалог, наверное, так ничто бы не смог понять.

– Я не хочу говорить с тобой иначе...

– И я... И я не смогу говорить с тобой иначе...

– Я хочу, чтобы ты была послушной, умной девочкой.

– И я хочу, чтобы ты был послушным, умным парнем.

– Не пререкайся со мной, Гюльназ.

– Я и не пререкаюсь. Я просто тебя люблю.

Эти слова походили на прибрежные волны. Совсем недавно, во время бури, они с грохотом бились о скалы, а теперь с тихим, слабым и печальным рокотом возвращались в море - в свое вечное пристанище.

– Ох!.. Я ничего не понимаю, ничего!
– Искендер легонько стукнул рукой по стене и

прислонился к ней головой.
– Ну почему ты такая, Гюлю, почему? В такое время тебе нет никакого смысла быть около меня. Поверь...

– И для тебя тоже?..

Искендер не ответил.

– А моя работа? Курсы? Я уж не говорю, что не сегодня завтра нас отправят по госпиталям. К раненым.

Искендер молчал. Не мог же он сказать Гюльназ, что эти дела не имеют никакого отношения к ней, обычной гостье, приехавшей из далекого Чеменли в Ленинград. Здесь, пожалуй, была права Гюльназ. Но и у Искендера была своя правота. Согласно этой правде, отъезд Гюльназ из города вовсе не был проступком или недостойным поведением. Ведь теперь тысячи, десятки тысяч людей, коренных ленинградцев, уезжали из города. Им не только давали разрешение, некоторых даже заставляли уехать.

– Гюльназ, все, что ты говоришь, действительно имеет место. Но это не изменит моего решения.
– Теперь его слова звучали резко и сухо. На самом же деле не имели смысла. Это понимали оба. Гюльназ даже почувствовала, как по мере того, как вздымалась и опадала грудь Искендера, вместе с выходом выплескивалось раздражение. Теперь предстояло сделать еще шаг, чтобы он совершенно успокоился и не почувствовал, как уходит время, чтобы потом, очнувшись, посмотреть на часы и увидеть, что уже поздно, никуда нельзя уйти.

Надо было заставить Искендера забыть о существовании времени.

Ее охватило приятное и трепетное волнение. Неужели Искендер на самом деле согласится этой ночью остаться здесь?

Как бы боясь, что мысль, молнией пронесшаяся в ее мозгу, сейчас исчезнет, она взяла Искендера, замершего в дверях, за руку.

– Послушай, Искендер, посиди минутку, я хочу тебе что-то сказать.

– Говори, я и отсюда услышу.

– Нет, это такое...

– Какое?

– Иди сядь, тогда узнаешь...

Искендер покорно сел на указанное место. Про себя он решил, что присядет совсем на минутку. Надо было спешить.

– Ну, слушаю тебя.

– Сначала дай мне слово, что исполнишь мою просьбу.

– Нет, такого слова я дать не могу.

– Почему?

– По двум причинам: во-первых, ты не выполнила мою... И я должен тебе отомстить. Во-вторых, мне известно, что ты скажешь.

– Нет, неизвестно!

– Хочешь, скажу?

– Если осмелишься, говори.

Искендер насмешливо улыбнулся.

– Действительно, чтобы произнести это, надо иметь смелость. Ты хочешь, чтобы я остался здесь на ночь.

Гюльназ не проронила ни звука. В груди ее смешались изумление с радостью. Они заставили ее разом забыть все, что она только что хотела произнести.

– Вот видишь, как я точно угадал.

– Нет, нет!.. Абсолютно не угадал, родной мой. Ну зачем мне, чтобы ты тут оставался?
– она приложила руку к своей трепещущей груди.
– Я хочу, чтобы ты заночевал в моем сердце... в самом теплом, светлом уголке моего сердца.