Ночное солнце

Фазли Герай

– Красавица, просто Сережа хочет сказать, чтобы вам понравилось сесть на его кровать, - вмешался другой.
– Так уж повелось: вновь прибывшая сестра милосердия, молодая ли, старая ли, красивая ли, безобразная, прежде всего должна присесть на Сережину кровать. Иначе лекарства ему не помогают.

Оживились и другие раненые.

– К тому же все твердят, что лекарства надо экономить. Из Гатчины, Тосно поезда с ранеными в очереди стоят.

– Поэтому ты будешь лечить одних словами, других лекарствами.

– А меня - милой улыбкой, - прервал приятеля светловолосый парень, которого называли Сережей.
– Какой-то великий ученый сказал, что главное лекарство

при пулевом ранении - улыбка красивой девушки.

Гюльназ невольно улыбнулась.

Сережа, неловко приподнявшись, оперся о спинку кровати.

– Вот видите, ребята, это уже небольшое доказательство правоты великого ученого. Если новая голубка улыбнется еще раз, я встану на ноги.

– Не все сразу, Сережа, - проговорила Гюльназ, обращаясь к Сереже как к старому знакомому, смело и приветливо.
– Другой раз я улыбнусь вам завтра, и тогда ваше выздоровление будет естественным.

– Отлично, ласточка!
– донесся густой приятный голос с дальней кровати.
– Это Сереже так необходимо! Не то начнет умолять вас о поцелуе, без которого не сумеет вовремя попасть на фронт.

– Это ты верно говоришь, дядя Никита, ей-богу, верно говоришь. Придет время, и тебя станут цитировать. Скажут, в прошлом великий ученый по имени Никита утверждал, что улыбка красивой девушки - светофор на фронтовых дорогах.

Все рассмеялись, даже неумолкаемый тихий стон тяжелораненых как бы потонул в гуле этого смеха. Теперь Гюльназ с облегчением могла оглядеться и решить, что ей предстоит делать и за что браться в первую очередь. Надо измерить всем температуру, а значит, поближе с каждым познакомиться. Надо суметь отвечать на их странные вопросы, но и самой кое-что узнать от них.

В минуту тишины, что наступила после реплики Сережи, она собралась было навести порядок на своем новом рабочем месте - в уголке, где стояли стол и два шкафа, как вдруг из черного репродуктора, что висел над лекарственным шкафчиком, послышалось:

– Граждане, воздушная тревога...

Как бы не желая верить тому, что слышит именно здесь эти привычные слова, Гюльназ окинула взором длинный коридор, наполненный обрывками человеческой речи, Что теперь будет? Что должна делать она?

И тут же в двустворчатых дверях коридора появилось несколько пожилых мужчин и женщин в серых халатах. В руках у них были носилки. По их ловким и спокойным движениям можно было заключить, что они прекрасно знают свое дело. Также и раненые. Ходячие пошли впереди, беседуя, начали спускаться по лестнице, ведущей в подвал, наконец скрылись из глаз. За ними направились те, кто, стуча по деревянному полу, двигался на костылях. Они радовались так, будто шли на прогулку. Те же, кто неуклюже лежали на носилках и жаловались женщинам-санитаркам, были недовольны этой "прогулкой". Вдруг послышался голос того пожилого раненого, которого Сережа называл дядей Никитой:

– А ты, дочка, и хрупкая, как ласточка!

– Вам помочь, дядя?
– Гюльназ в замешательстве пыталась взять его под руку.

– Мне помощь не нужна, дочка.
– Его лучистые глаза светились улыбкой. Сережа давно уже тебя дожидается.

Дядя Никита стукнул костылем по железной кровати Сергея. Гюльназ поняла, она должна помочь Сергею спуститься в подвал. Она быстро подошла к его кровати. Тот встретил ее радостно и так улыбнулся, что нельзя было понять: просит ли он прощение за недавнее хвастовство или на самом деле радуется ее приходу.

– Ну, вставайте, Сергей, как вам помочь? Куда вы ранены?

– Вы что, моей старой раной интересуетесь или новой?

– А разве вы ранены дважды?

– Да, сначала в ногу.
–

Он, отбросив одеяло, повернулся на левый бок. Правая нога его ниже колена была забинтована.
– А потом - в сердце...
– При этих словах он жалобно посмотрел на нее. Гюльназ его поняла, и почему-то ей пришлись по душе эти слова. Ничего не отвечая, она положила левую руку раненого себе на плечо.

– Ну, поднимайтесь потихоньку!..

– На ноги подняться или взлететь?
– Чувствовалось, что ему очень больно, но он продолжал шутить.
– С вами вместе разумнее было бы взлететь в небо, а не спускаться в подвал.

* * *

С того дня все ее вечера стали проходить в госпитале, среди тесно прижавшихся друг к другу кроватей. Днем шли занятия, а вечером она шла в госпиталь. Здесь безмолвным взглядом молили о помощи, беззвучно стонали от боли, смеялись, разговаривали с нею, время от времени шутили по поводу ее черных глаз и разлетных бровей. Работы было много, но она не была тяжелой, вернее, ей так казалось. Часто не было времени даже присесть, но душевной усталости не было. Только когда во время воздушной тревоги приходилось поднимать носилки с ранеными и спускать их в подвал, а потом поднимать наверх - ныли руки и плечи, но она старалась и на это не обращать внимания.

Все сосредоточилось на двух мыслях: война и Искендер. Для других не было ни сил, ни времени.

* * *

Каждый день после занятий она шла в госпиталь. Потом занятий не стало, курсы были окончены, с ними пришлось проститься. Теперь с рассвета до вечерних сумерек она работала в госпитале, передвигалась между притиснутыми друг к другу кроватями, в окружении смеющихся, болтающих с ней, отпускающих комплименты, то печальных, то молящих о помощи, то стонущих, то ноющих раненых. Она очутилась в беспокойном, страдающем мире. Как и почему это произошло - думать не приходилось. Она и не думала, как, по чьей воле вступила в эту новую для нее жизнь. Она думала только о том, что здесь нельзя терять попусту ни минуты. Потому что работы было много, очень много. Она меняла повязки, измеряла температуру, давала лекарства... Во время воздушной тревоги носила тяжелораненых в подвал и поднимала обратно, некоторых надо было поить и кормить.

Это была ее каждодневная работа, и она истово выполняла ее, не замечая никаких трудностей.

Эта новая жизнь, что проходила среди кроватей, будто одарила ее новыми качествами. Одарила неведомо для нее самой. Все существо ее охватило необычайное буйство. Со дня приезда, как в сказке, она взрослела не по дням, а по часам. Столь же стремительно обновлялись ее мысли и чувства. Теперь она была обладательницей удивительного сокровища - ощущения любви ко всем этим людям. Когда она с коробкой лекарств в руках, продвигалась между кроватями раненых, каждый из них для нее был родным человеком. Но когда и отчего родилась эта новая любовь - она не знала.

* * *

Проходили дни, кольцо блокады хоть и не сжималось, но становилось плотнее и суровее. Искендер чувствовал, как постепенно этот холод заползал ему в душу, суровость переходила в его огрубевшие, как камень, руки. Неподвижность этого ледяного кольца больше всего отражалась в черных беспокойных глазах Гюльназ.

Быстро менялся и облик города. Ленинград походил на дерево, с которого при малейшем ветерке облетают листья.

Именно теперь Искендер должен был больше заботиться о Гюльназ, но не мог этого сделать. Дел у него стало вдвое больше. Неожиданно сделалось холодно. Передвигаться по городу с каждым днем становилось все трудней. Был единственный путь приблизить к себе Гюльназ: поменять жилье, найти его поближе к общежитию Гюльназ.