Ночной гонец

Муберг Вильхельм

Наутро матушка нашла в очаге неостывшую золу, а батюшка наказал ей строго-настрого не разжигать огня по ночам. Лишь опалина на груди напоминала ей о ее своевольном поступке.

Колотит девица вальком белье на лугу у родинка возле лозняка и орешника. Сегодня вечером солнце зайдет быстрее у леса, нежели вчера; сегодня вечером Ботилла снова будет ждать. Она знает, что он придет к ней, и верит, что он вернет свои права. Еще стоят короткие светлые ночи, но солнечный путь на небе убавился, и день осеннего солнцеворота приближается.

Если знать бы, какими тропами он ходит, она ушла бы в лес искать своего суженого. Когда она вечером возвращается домой с подойником, томление охватывает ее.

Долгим взглядом провожает она птиц, летящих над деревьями, пока они не скроются из виду. Велико желание послать ему весточку. Покорно бредет она с подойником к дому, а сердце ноет.

Под половицей в клети лежит гвоздь с Дуба Висельников. Она никому не рассказала о нем. Время от времени идет она к тайнику, приподнимает доску и смотрит, на месте ли гвоздь. Вначале она думала выбросить его, утопить на дне озера на веки вечные, подальше от чужих глаз. Ведь гвоздю передалась та дьявольская сила, которую она увидела в глазах палача. Но гвоздь с виселицы лежит под доской.

Коли уж ничто не сможет помочь исполнению ее желания, последняя ее надежда — на этот железный гвоздь. Под половицей в клети хоронит она свою тайную надежду: если он не придет к ней, то она пойдет к нему.

После вечерней трапезы, наевшись до отвала кулеша из чистой ржаной муки, Йон Стонге молился. Бубня слова молитвы, он выковыривал языком остатки пищи из зубов. Ни одной крупинке нельзя пропадать зря: брюху сгодится любая кроха, особенно когда и стране дороговизна и недород.

Уже не за горами день святого Олафа, а в сусеке Стонге еще не перевелась мука. Ибо полбочки оброчной ржи подарил фохт Клевена старосте. И до тех пор, пока не перемелют зерно нового урожая, будут печь хлеб и варить кашу из чистой ржаной муки в его доме. Йон из Брендеболя вдоволь ел и в обед, и в ужнн, да еще радовался, что близкие его встают из-за стола сытые и довольные. А в других домах голод расползался, как въедливая плесень, и терзал детей, мужей и жен. Сусеки в окрестных дворах еще по весне вымели куриным крылом и выскребли дочиста. И верно, только в доме старосты достаток — благодаря доброй ржи, подаренной фохтом.

Матушка Альма усердно чистила котел; Ботилла наматывала на руку пряжу, а хозяин дома собрался спать, намаявшись на сенокосе. Был поздний вечер.

Вдруг в дверь постучали. Все трое разом прислушались, а дочь ощутила эти удары в груди.

Стонге подошел к слуховому оконцу над дверью и заглянул в него. В глазах поплыла тьма.

— Это он там барабанит! — сказал староста.

Он давно страшился этой минуты. Беглый вернулся из леса.

Не далее, чем сегодня, Стонге слышал, как Ларс Борре поносил и клял злодея Сведье, который все еще в бегах. Он повторил несколько раз, что каждый, кто приютит беглого, станет сообщником в ею злодеянии.

— И как он в деревню приходить не боится? — спросил староста. — Ужели хочет всех нас загубить?

— У него в этом доме невеста, — ответила матушка Альма.

Староста поглядел на милую дочку. Ботилла знала батюшкину волю и не стала бы просить о том, что ему не по праву. Недвижимо, будто одеревенев, сидела она на скамье.

— Пусть убирается откуда пришел, пока не помирится с властями! — сказал хозяин дома.

Он проверил замки и засовы и честью попросил гостя уйти подобру-поздорову. Но тот ответил, что коли дверь не отворят, так он ее топором в щепы разнесет.

Староста растерянно посмотрел на матушку Альму:

— Он хочет силой ворваться в дом!

— На шум люди сбегутся! — сказала матушка Альма.

Йон из Брендеболя отворил дверь, и Сведье переступил порог. Он прошел мимо хозяина дома, даже не взглянув в его сторону, не прислонив мушкета и топора к косяку.

— Ты что, к недругу пришел? — спросил Йон.

— Прежде

у меня здесь был друг, и двери его дома были для меня всегда открыты, — ответил настойчивый гость.

Сведье подошел к женщинам и поздоровался с ними за руку. Но хозяину дома руки он не подал. Оскорбленный староста вскипел, и голос его задрожал от гнева:

— Хорош гость, коли с хозяином не здоровается!

— Не к тебе в гости пришел.

— Ты у меня в доме.

— Но руки тебе не подам. — Сведье встал возле Ботиллы, которая отложила в сторону веретено. — Прежде мы подавали друг другу руки, — продолжал он, — ты и я. Мы скрепили рукопожатием клятву у колодца. Помнишь, Стонге?

Забегали глаза у старосты, а лицо перекосилось, словно он хлебнул горькой отравы.

Ботилла встала рядом с суженым и положила ему руку на плечо. Сегодня утром удод, птица-вестник, предсказал ей, что жених скоро придет. С последней их встречи лицо у Сведье еще больше осунулось, а взгляд стал суровее. Волосы у него отросли и излохматились, острые хвоинки запутались в волосах на затылке, борода была давно не чесана. На виске она увидела глубокую свежую ссадину. Она осторожно прикоснулась к ней и почувствовала, как на душе у нее стало необычайно спокойно.

— Не подам руки клятвопреступнику, — сказал Сведье.

— Ты зачем пришел? — спросил Стонге, еле ворочая языком от обиды.

— Невесту повидать.

— Но ты пришел как недруг. Что худого сделал я тебе?

— От тебя все зло пошло. Ты нарушил мужскую клятву.

— Клятву я нарушил не более, чем другие.

— Ты первый отступился и других научил.

— Может, нам всем лучше было подыхать?

— Прежде бонды были вместе, а теперь всяк по себе!

— Мы спасались, как могли. Жизнь-то ведь одна.

— Жизнь вы сохранили, да чести лишились.

Затаив дыхание, обе женщины следили за перепалкой мужчин. Ботилла молилась про себя, боясь поддаться искушению и нарушить четвертую заповедь, которая учит почитать батюшку родимого.

Боров в хлеву тоже жить хочет, продолжал Сведье, жрет пойло в корыте, справляет нужду, валяется на охапке мякины, и ладно ему! Но свиньи не клянутся и не дают обета жить достойно и свободно, как кабаны на воле.

— Я не позволю тебе срамить меня! — в ярости закричал староста. — Убирайся из моего дома!

— Жалко мне тебя, Йон из Брендеболя!

— Жалей лучше себя, Сведье. Ты валяешься под кустом в лесу, а я мирно живу у себя в доме.

— Мирно?

Глаза Сведье засверкали:

— Коли мирно живешь, стало быть, ты подлее, чем я думал.

Староста хватал ртом воздух и сопел. Сведье бесчестил его перед женой и дочерью, рот его сводило от позора, как от мякинной жвачки, и он стал сдавать в перебранке. Но когда непрошеный гость, с угрозами сломившийся в дом, захотел пробудить у старосты угрызения совести за подлый поступок, когда захотел разбередить его тайные раны и пристыдить его, излить наружу накопившуюся горечь, он вновь обрел дар речи и стал отвечать и доказывать, что Сведье не прав и возводит на него напраслину. Не поступал он подло, и совесть его покойна. Разве беглому крестьянину лучше, чем ему? Кто в деревне позавидует судьбе Сведье? Что вышло бы путного, ежели бы все они сделали как он? Ежели бы они все кинулись в лес с женами и домочадцами, дряхлыми стариками и детьми — какой от того прок? Маялись бы без крова и пищи. Каждый имеет право спасать свою жизнь и своих родных, как ему сподручнее. Его жизнь нужна его венчанной супруге и милой дочке. И ради них он не хотел губить ее. Он уберег своих кровных от горя и беды. Кто бы утешил хозяюшку его и Ботиллу, дочку любимую, если бы их муж и отец гнил в яме под виселицей? И не дождаться бы им утешения от того, кто сам сбежал в лес.