Ночной корабль: Стихотворения и письма

Вега Мария

ОРЕЛ

Клюв обломан. Нет крыла. Желтым глазом из угла Смотрит в стену. Спит – не спит. В клетку наглухо забит. От окна, сквозь полумглу, К уцелевшему крылу Пауки-крестовики Протянули гамаки.

ДЖЕЙРАНЫ

В Зоологическом Саду Четыре маленьких джейрана. У младшего гноится рана. Мы вместе. Мы давно в аду. У них озябшие копытца, На детских рожках короста. С лохмотьев рваного куста К ним на солому дождь струится, И стыдно, и нельзя жалеть, Нельзя им лгать о рощах рая, Куда уходят, умирая. Но можно только через клеть Смотреть на золотые шкурки, На лоб, отмеченный звездой, На чашку с мутною водой, Где тонут вспухшие окурки.

СОЛОВЕЙ

Золоченые

клетки, Колокольчики пагод. На искусственной ветке Грозди сахарных ягод. Только звезды зажгутся Над густым кипарисом, Преподносится блюдце С императорским рисом. И, портьеры задвинув, Чтоб от окон не дуло, Тридцать пять мандаринов Морщат желтые скулы, Преклоняют колени, Шелестят веерами, Предлагают – на сцене Петь по новой программе, Богдыхану в угоду (Чтобы голос был звонкий). Про хмельную свободу, Океаны и джонки. Чтобы каждая строчка Подчинялась указам. (А на лапке цепочка, A цепочка – с алмазом.) Во дворце богдыхана Занавешена сцена, И лежит бездыханно Соловей Андерсена

КВАДРАТ

Нас было четверо в миру, – Квадрат в законченности строгой. Мы были включены в игру Какой-то плоскости отлогой, Где каждый был и центр, и край, И треугольник, и звучанье Летящего в высокий рай, В ночи воздвигнутого зданья. Но случай между нами рвал Геометрические узы: Мы превращались в круг, овал И катет без гипотенузы. И в глубь оконного стекла, Как пузыри дождя, мы плыли, А сзади музыка текла Косым столбом дорожной пыли. Быть может, лопаясь, пузырь Сладчайше пел… Быть может, где-то От капли запевал снегирь, И в луже голубело лето… А мы соединялись вмиг, В угаре, в мире, в лире, в споре, В бреду несотворенных книг, В стеклянном зайчике на шторе, В нечаянном ночном стихе, Плеснувшем золотое знамя, Во всей чудесной чепухе, Которая зовется Нами, И строит, строит в пустоте, На грани сумрака и света, Всегда не так, не ту, не те, Не то, но – бесконечно – Это.

* * *

Где сон граничит с явью? Как перерезать нить И жизни чару навью На миг остановить? Но тщетно мы стремимся Впотьмах найти ответ. Мы тоже только снимся Земле, которой нет.

* * *

Мое предвечернее счастье, большой, озаренный покой… Раскрыты прозревшие окна над светлой, чужою рекой, И барки чужие проходят, и призрачный груз невесом, И легок, среди декораций, мой маленький карточный дом. Всё, может быть, только приснилось: дорога, туман, тополя, Печаль неудавшейся встречи, и звезды, и эта земля, Которая тоже уходит, которой не будет сейчас, И мой человеческий, бедный, неправдоподобный рассказ.

ВЕРСАЛЬ

На этих плитах, поросших мхами, На этой старой, седой земле Шуршали платья, пьяня духами, Вздыхали дамы о короле. И верный камень забыть не может, Он помнит свято за часом час, Он помнит шорох точеных ножек И целовавший его атлас… Безумен ветер, сухой и пыльный, Под высью черной бледна земля, И голос камня, такой могильный, Ответа просит у короля. Над пьедесталом, как сумрак темен, Из бронзы вылит, как смерть могуч, Король безмолвен, король огромен, – Людовик – Солнце на фоне туч. Скрипят деревья, скрипят устало, Читают смертный свой приговор. Кругом вассалы и кардиналы, Окаменелый и белый двор Когда же ветра порыв осенний Заденет гривой лицо земли, То камни молят о воскресеньи, О соловьиных смычках Люлли. Ведь счет потерян часам, неделям… Вчера?.. Сегодня?.. Всегда?.. Давно?.. И сердце камня всё тем же хмелем Эпохе мертвой обручено. Фонтаны, бейте! В туман развейте Шелка серебряных веретен. Концерт Моцарта звенит на флейте, И воздух розами упоен. Зажгитесь, люстры! Струите нити В пруды, сквозь дремлющие камыши. Король, проснитесь, вы крепко спите, Вы потерялись в ночной тиши. Но руки шпагу навеки сжали, Не дрогнут бронзовые кружева. Весь темный, темный, на пьедестале Людовик-Солнце. И ночь мертва. И стихший ветер уходит плавно, Как дни уходят и вечера. А камни шепчут: «Ведь так недавно… Еще

вчера…»

СЕРОГЛАЗАЯ МАТЬ

Была у меня сероглазая мать, Но мне запретили ее вспоминать, И только осталось о прошлом, – о ней, – Что пела она, как поел соловей. Я плакала долго, – всё детство в тоске, Я тени ловила на зыбком песке, Встречая напрасно у школьных дверей Высоких, красивых, чужих матерей. Я долго блуждала а тумане пустом, И жизнь протекла, как вода под мостом. Но вечером к правде мы ближе всегда: Чем глубже колодец, тем ярче звезда. И вот, неожиданно, а сердце моем Ты дышишь, ты курским поешь соловьем, Червонные косы спокойно плетешь, И в поле колышется спелая рожь. Ты знак подаешь, ты роняешь звезду, И я по знакомой дороге иду В твой чанах ржаной, в твой медовый покой, Где каждое дерево машет рукой, Где избы стоят меж запутанных троп В соломенных шапках, ползущих на лоб. Каким тебя именем надо назвать, Моя сероглазая, вечная мать?

ОЛЬГА

Имя Ольга прозвучало глухо, И плотней сомкнулась тишина, Словно бережно коснулась слуха Нежная и страшная струна. Ольга, это – детство, это ревность, Это снег, и музыка, и грусть, Это вся языческая древность, Вся лесная, княжеская Русь. Буйных пург струится белый полог, Канули пути в ночную тьму… Ольга – это ледяной осколок С темных окон в сонном терему. Снятся мне глаза, слегка косые, Бронзовые, скифские черты, И когда мне говорят: «Россия», Спрашивает сердце: «Ольга, ты?..»

СЕМНАДЦАТЬ ЗИМ

То в белых киках, то в убрусах, То с жемчугами в косах русых, В густой фате до самых губ. В атласном хрусте длинных шуб. Семнадцать зим, семнадцать сказок, Сверкнув полозьями салазок, С горы слетели ледяной. Семнадцать зим пришли за мной. Вот та, румяная когда-то Гуляла павой вдоль Арбата И стен Кремлевских; а вокруг. Над бубенцами конских дуг. Над золотыми куполами, Малиновое гасло пламя. – Закат крещенский. И она, Издалека озарена. Меня несла, платком укутав, Часы забыв, дороги спутав, И нам, из темных облаков, Звенели сорок сороков. А та, – царевна-Лебедь? Иней Заткал цветами бархат синий Ее ночного шушуна. В прозрачных пальцах тишина, В глазах мерцанье неживое Высоких окон над Невою. Как много раз, со мной вдвоем, Туманным, петербургским днем, Вдоль строгих невских побережий, В санях, под полостью медвежьей, Она скользила, чуть дыша, – Моя печальная душа, Мой ветер с голубой Онеги, Мой стих о петербургском снеге. Над сердцем кружатся моим Семнадцать русских, вьюжных зим, Замкнув меня в метельном круге. Вот ту я видела в Калуге, А эту, пышную, в Орле… Семнадцать их по всей земле Плясало, плакало и пело. Под их шагами ночь скрипела Тугим морозом. И теперь, Когда они раскрыли дверь, Играя на моем пороге, Я вижу, – прерванной дороги Опять намечена черта, И Восемнадцатая, – та, Которой жду, числа не зная, Моя последняя земная, На страже у последних врат, Стоит, накинув белый плат. 1951

ПЕРЕУЛОК

Если в сердце моем уцелели Темно-красный, с колонками, дом, У забора косматые ели Да сугробы в тумане седом, Если вылились в святочном воске И остались со мной навсегда Переулок Николо-Песковский И на куполе синем звезда, – Разве бедным стихом обозначу, Разве сделать живою смогу Ту любовь, что не вижу иначе, Как цветком на московском снегу?

ПЕТЕРБУРГСКОЕ

У любви простое имя: Вронский. Восемь кованых, спокойных букв. Вдоль седых проспектов топот конский, Вдоль сановных зал холодный стук Каблуков и сабель… Лед и холод. Зеркала, и снова зеркала… Детской брошью воротник заколот, – Сердце из коралла и стрела. Полк. Парады. Тосты в честь Монарха. На сукне зеленом – туз червей. В дальней ложе – Анны черный бархат, Вопросительный изгиб бровей: «Любишь?..» Но в оркестре первым гудом Ветер музыки задел смычки, И рука с фамильным изумрудом Нервно обрывает лепестки. Стройный силуэт в толпе потерян. Чуть блеснули кисти эполет. И с улыбкой желчною Каренин Смотрит счастью гибнущему вслед. Счастье петербургское туманно. Кто нашел в нем то, чего искал?.. Сломанною розой тонет Анна В театральном омуте зеркал.