Ночной корабль: Стихотворения и письма

Вега Мария

РОССИИ

Возьми мой талант, и мои неуставшие руки, И опыт, и память, и гнева отточенный меч, И верное сердце, что выросло в долгой разлуке, И строгую лиру, и мягкую женскую речь. И посох возьми, что стучал о холодные плиты Чужих городов, и веками накопленный клад, И краски моей, нищетой расцвеченной, палитры, И парус скитальца, лохматый, в узоре заплат. Сложи их на площади, в снежном твоем Ленинграде, Костер запали, пусть огонь высоко возгорит, И легкими стаями к небу взовьются тетради, Как желтые листья, когда леденеет гранит. Ведь только из страшных горений рождается слово, И если ты спросишь, стихам моим веря живым: «Готова ли дважды сгореть?» – я отвечу: «Готова!» И русская муза протянет мне руки сквозь дым

РУССКИЙ ЯЗЫК

Мы говорим на языке, Который стал бледней и суше, Как стали суше, вдалеке От чернозема, наши души, Как мельче стали и скупей Запасы слов, что по дорогам Мы унесли в мешке убогом Из золотых своих степей. А мимо нас спокойным шагом, В спокойном цоканье подков, Идут, идут под красным флагом Живые рати свежих слов Пусть, выгорая, знамя бьется, Пусть побледнел пурпурный цвет, Но слово блещет, слово вьется, И гибели для слова нет! Оно идет, идет, всё шире, Проникновеннее,

острей Над снегом, шелестящим в мире, Над зыбью северных морей, Над каждым днем, над каждой птицей, Над звездами морозной тьмы… Над европейскою больницей, В которой задохнулись мы.

ПАЛЕХСКИЕ МАСТЕРА

Евгений Онегин в пальто с пелериной, Ковровые сани, дорога в Москву… В затейливых яблоках конь длинногривый Копытами топчет не снег, а траву. Но сани в траве так легко допустимы, Так колки иголки причесанных хвой! Наверно, бывают зеленые зимы, С густой, апельсинно-лимонной травой, Бывает и небо чернее агата – От черного лака листва зеленей, – Не каменный уголь – лишь фон для заката, Для трав, для раската червонных саней. О Палея, о Палех, о мастер в избушке, На зимней опушке мохнатых лесов! Чуть брызнули краски в речные ракушки, И кисти запели на сто голосов. В ракушках-игрушках горят самоцветы, Бери их на кисточку, перевенчай! А к лампе пришпилен обрывок газеты, И стынет в стакане недопитый чай. Но руки бессонные, в медленной ласке, Скользят над работой, забыв про часы. На черной шкатулке рождаются сказки, И мастер бормочет в седые усы. Он может дивиться своей небылице, Где сани и ягоды, ночь и заря, Как будто упали на Палех жар-птицы, Цветным опереньем над лесом горя. Осталось подкрасить цилиндрик и пряжку, Полозьев изгиб подчеркнуть ободком, Чуть-чуть позолоты прибавить в упряжку, Не целою кистью – одним волоском… Он сладко зевает… Устал не на шутку. Баюкала сутками в трубах метель. Теперь бы спокойно свернуть самокрутку, Табак раскурив, завалиться в постель! Наутро, гордясь переливами лаков, Зайти по соседству в другую избу, Где мастер такой же, и труп одинаков, И также – очки на морщинистом лбу. Он кинул на черное вспышки тюльпанов И в мелкую травку степные ковры. Там троны Додонов, кафтаны Салтанов, Церквушки, лачужки, шатры да костры. Шкатулки российские! Всё в них отлично, В них гений народный по капле вкраплен. Вдвоем усмехаются: им безразлично, Что мир не запомнит их скромных имен. О, кто по столицам и по заграницам, Где чудо-шкатулку покажут и нам, Присмотрится мыслью к обветренным липам, К простым, как ржаной каравай, именам? Они родились в перелесках и чащах, Из черной, владимирской, старой земли, От дедов и прадедов, в вечности спящих, Которые кисти для них берегли. На срубленных пнях – на древесных скрижалях – Их ветер отметил, обрызгав дождем… А мы в застекленной витрине прочтем, На выставке, имя короткое: «Палех».

ГУСЬ-ХРУСТАЛЬНЫЙ

Нам край родной нередко дан в картинах На полотне вечернего кино: «Хрустальный Гусь» [1] – как зимнее окно В лучах луны и в искрометных льдинах. Казалось нам, родные города Мы знаем все, от школьной парты дальней. Когда же встал, сверкая, Гусь-Хрустальный, Он был открыт, как новая звезда. Еще одной торжественной победы В стране снегов он символ и венец. Там есть завод, похожий на дворец, И во дворце – рождественские деды. Маститые идут учителя, В медалях грудь и борода по пояс, За шагом шаг, свою читают повесть Среди станков и черного угля Жужжат станки, гудят в веселой дрожи. Чеканя грань, поет резец в стекле, И первый звук, рожденный в хрустале, Летит из рук рабочей молодежи. Вот это – Русь! Она пришла сама Вложить в хрусталь и душу, и дыханье. Струит огни и льется грань за гранью, В причудах форм вся русская зима. Мы, обойдя завод, дошли до цели: Развернут был сияющий экран, И на экране мастер-ветеран Сказал толпе: «Здесь наш дворец изделий». И началась волшебная игра: Плывя, кружась, глаза чаруя наши, Рядами шли ковши, блюда и чаши, Как будто ожила Хрусталь-Гора. Хрусталь-Гора!.. К вершине взлет салазок, И через жизнь их серебристый след… Хрусталь-Гора далеких детских лет, Когда нельзя не верить книгам сказок… И вот растет, сосульками звеня, На ступенях простых заводских полок, В круженье звезд и радужных иголок Хрусталь-Гора сегодняшнего дня… Благодарю тебя, далекий зодчий Хрустальных зал, мой безымянный друг, За дивный труд твоих неспящих рук, За каждый день, за каждый час рабочий! Экран погас не сразу… В сквозняке Забилась дверь, и ворвался снаружи Промозглый вихрь не нашей зимней стужи.. А Гусь-Хрустальный где-то вдалеке Еще мерцал… Еще не умер пламень, Еще в окне морозный блеск дрожал, И русский мастер бережно держал Граненый ковш, как драгоценный камень. 1964,США

1

Советский документальный фильм.

МАТРЕШКИ

Матрешки, матрешки, Пунцовые щечки! Не ручки, не ножки – Платочки. Ни пяток, ни кос, Как будто прирос Свивальник к плечам деревянный, Расписанный вязью тюльпанной. Играя, Раскроешь одну пополам, А там Вторая Раскрылись, сменилась другой, В таком же платочке, И те же румяные щечки Да брови дугой. Глаза, не мигая, расширь, Смотри в неподвижные очи: За ними Сибирь, Таежные ночи. В косматую шубу тайги Закутаны версты без счета. Не видно ни зги, Но слышно, как дышат болота, Как дышит туман и плывет, Клубясь над верховьями Оби, Где древняя тайна живет В земной утробе. Матрешки, матрешки, Тугие одежки! Одна за другой, мал-мала. Праматерь их – Юмала [2] . Над ней колдовали шаманы, Ее пеленали туманы, В шатре снеговом хороня, И ярче огня Сверкала она, золотая, Червонная баба тайги. Кружилась воронья стая, Кружили в снегу шаги, Зрачки загорались волчьи По всей сибирской земле, И темные люди, молча. Несли дары Юмале. Приблизиться к ней не смели: В груди ее ветры пели, На страже стояли ели – Семь заповедных вех. К семи еловым подножьям Был сотнями рук положен Соболий и куний мех. Мерцали на нем в избытке Рассыпанные монеты, Уральские самоцветы И золотые слитки. Качались густые ели, Накрыв Юмалу венцами, А шаманы кругом сидели, Тряся бубенцами. Заклинали костью бараньей, Курили горькое зелье, И спала Юмала в тумане, Под

самой высокой елью. Откуда и когда пришла На эту землю Юмала? Каких восходов и закатов, Каких побоищ и побед Хранила неистертый след? Кто уберег ее, запрятав От жадных происков и глаз, От полчищ с цепкими руками? Кто превращал ее веками В народный золотой запас?.. Когда Аларих [3] в тучах дыма, В чаду пожаров и в пыли Вел за собой на приступ Рима Орды со всех концов земли, Качнулся Рим, и в трубном кличе Бралась добыча за добычей. Монгол, и гот, алан и галл, Ликуя, идолов свергал. И золотая кукла уграм [4] Досталась и ушла сквозь бой, Влекома новою судьбой, В чащобу, под Полярным кругом. Между корявыми корнями Богатства собранные ждут, Когда уложат их горстями На серебро боярских блюд Испытанный торговый люд, Перевалив Урал с мешками, И реки денег потекут К плавильной потаенной яме. Вторая баба выше той, Что спит, в зеленый мох врастая. Она ей служит скорлупой, Тяжелая и золотая, И третья плавится в огне, Двух первых заключить готова Под гулким золотом покрова, Как душу в воинской броне. Страна, единственная в мире, Одна шестая всей земли! Как в Юмаду, в тебя вошли Сердца и племена Сибири. В тебе растет за родом род, В единый плавится народ, С одной необоримой силой. Так золотая Юмала В тайге дремучей ожила, Преобразившаяся в символ. В студеные ливни, В безлунные ночки Дорожки да стежки Ведут из неведомых сел. По гривне, По крошке, По кружке, по ложке От каждого – в общий котел… Пунцовые щечки, Тугие одежки – Таежные дочки – Матрешки!

2

Легендарная золотая богиня Сибири. По преданию, она состояла из нескольких золотых оболочек (наподобие матрешек).

Король вестготов, разграбивший Рим в 410 году.

3

Король вестготов, разграбивший Рим в 410 году.

4

Угры – нынешние ханты и манси, живущие в Сибири.

* * *

Скованы волненьем мысль и слово. Не хватает силы передать, Что такое – потерять и снова Встретить и обнять родную мать. Только позже, четко и не вкратце, Я смогу о ней заговорить. Надо насмотреться, надышаться, Переволноваться, пережить. И нахлынут вдруг слова такие, Что откроют всем лицо свое. А сейчас я назову Ее Еле слышным шепотом: «Россия»… С несравненным именем вдвоем, Сердце к сердцу, слушаю сквозь слезы, Как шумят московские березы Под всеочищающим дождем. 1968

ДВЕ ДЕВУШКИ

… А над Москвой-рекой закат зеленый… О, как чисты в России вечера! Две девушки, Светлана и Алена, Со мною шли по улице вчера, Два имени с картины Васнецова… Читающий стихи мои, пойми, – Есть столько в этих девушках родного, Что быть бы им моими дочерьми. Как будто мы давно бродили вместе Под вековой кремлевскою стеной! Не перед нами ли на Лобном месте Упала голова Лопухиной? Не я ли укрывала в подворотне Вот этих двух, когда гудел пожар. От яростных коней казачьей сотни И много раньше от орды татар? Но мы пенять не смеем, не умеем, Мы знаем: поздно и пора домой… Нам это все навеяно музеем, Фантастикой картин и полутьмой. Подходит ночь. Ни звука, ни движенья Погасло небо, и черна вода. Прощаемся: – До перевоплощенья!.. Когда-нибудь… А если никогда?.. Но ни за что не сможет нас оставить Нежданно промелькнувшая в тиши Далекая и смутная прапамять Дарованной троим одной души. 1968

* * *

Целым места ласкала и грела, За окном куполами горела. На Москве ли реке, на Неве ли, Протекли все четыре недели, И летели мне листья на плечи От вечернего Замоскворечья. Каждой тенью на небе, всем небом. Каждым ливнем, и ветром, и хлебом. Каждой темной кремлевскою елью И осеннею, первой метелью Одарила меня, осветила И за долгие годы простила. Вырываются птицы из клети, Возвращаются к матери лети. Наша с Ней мимолетная встреча, Это – встречи навечной предтеча. 1968

УТРО ОТЪЕЗДА

Рассвет, проснувшись, еле-еле Посеребрил мою постель, А над Москвой вилась метель, Хотя кусты не облетели. Хотя березы в сизой мгле Червонных листьев не роняли, Но низко кланялись земле И снегу ветками махали. И даль, и Кремль, и купола, Завороженные, притихли. Была по-зимнему бела Москва в своем бесшумном вихре. Таким запомню я навек Вторичное прощанье с нею… И падал, падал, падал снег, В окне туманном леденея. 1968

ПИСЬМО ДРУГУ

Светлане Соложенкиной

Я знала только понаслышке, Что есть за тридевять земель Кипучей нефти колыбель И огнедышащие вышки. И странно мне, что там, в Баку, Под месяцем из красной меди Уснули вьюги на боку, Как безобидные медведи. Средневековый городок, Где я живу, привычен вьюгам. Они в уют своих берлог Спешат зимою друг за другом, Метут сугробы, к окнам льнут, Ворчат и распевают в трубах. Им хорошо живется тут В пушистых белоснежных шубах. Но есть, как видно, и у вьюг Свои причуды, пыл и норов, И вот они летят на юг, Как будто мало им просторов Для игр на скатах ледников, Где вечность крепкий лед ковала, Где бродят тени облаков Над вихрем горного обвала. Но нет! Им хочется туда, На Каспий, в край больших загадок. Влечет их черная вода, Вся в нефтяных разводах радуг. Влечет закрытое окно, Под лампой круг неяркий света, И женское лицо – одно На тысячи – лицо поэта. Запечатлеть ее черты, Глаза внимательные, руку… Вздохнув, назвать ее на «ты» И унести с собой в разлуку… Спасибо, вьюги! Неспроста, В обратном не пропав полете, Вы принесли мне два листа На скромном книжном переплете. Уснули ветры. Воздух чист. Медвежьи тени на сугробе. Весенний лист! Осенний лист! Как мы на вас похожи обе. Как мы звучим друг другу в лад, И сколько звезд открыто нами! Ее восход и мой закат Перекликаются стихами. Ствол из одной земли возник, Единым пропитался соком, И Родина для нас – родник В его значении высоком. Вот почему мне так близки (Сошлись ли наши дали в сдвиге?) И два листа, и все листки Подаренной мне чудом книги. Не знаю, кем я нареку Сквозящую за каждой строчкой, Ту большеглазую в Баку – Сестрою младшей или дочкой? 1968