Ночной корабль: Стихотворения и письма

Вега Мария

1

Городам, колхозам, школам, селам Посылаю мой простой рассказ О парижском мальчике веселом С васильками темно-синих глаз. Смоляные пряди из-под шапки, Лоб открытый и бесстрашный взгляд… Он играл, как все мальчишки, в бабки И шалил, как все они шалят. Только странная жила забота В наплывавшей на него тоске, Только он украдкой имя чье-то На снегу чертил и на песке. Сидя в классе на последней парте, Он, не поднимая головы, Мог часами изучать на карте «Путь от Петербурга до Москвы». Доля эмигрантов – доля нищих На задворках европейских бар, Но ребенок знал, что он – Радищев, А с последней буквы – «Вещий дар». Озаренный этим вещим даром, Понимал он с колыбельных лет, Что ему повесили недаром На стене прадедовский портрет. Приготовив вечером уроки, Он любил смотреть издалека, Прежде чем заснуть, на лоб высокий, На седые букли у виска, На орлиное лицо героя, Узнавая в нем черты свои, И открылось бытие второе В будничном, привычном бытии. Детство, осененное портретом! Детство жарких чаяний, мечты… Стал Кирилл в двенадцать лет поэтом, С музою радищевской на «ты». Он понять стремился мир огромный, Но, вникая в мудрость школьных

книг, Выше всех ценил наш гений кровный. Несравненный русский наш язык. А когда подрос, большой и смелый, То задумчивый, то озорной, Знойно, по-цыгански, загорелый, Девушке он снился не одной. Но певала мать, и песня в душу, Как цветок нетленный, залегла: Про высокий берег, про Катюшу, Про степного сизого орла…

2

Париж молчит. Париж уснул. Идет немецкий караул, Стучит во мраке каблуками… И темнота, и тишина… И все же ночь пьяным-пьяна, Ночь, процветает кабаками. Над входом – черное сукно, За входом – свечи и вино, Лакеев быстрое скольженье, И лучшая из всех минут, Которую зовут и ждут, – Минута головокруженья. Они пришли сюда втроем. Им нравится играть с огнем: Для виду взяв по рюмке водки, Они усвоили устав, Друг другу тайно передав Распоряжения и сводки. Кругом – мундиры, блеск погон, Речь иностранная и звон Бокалов с пеною Моэта. За тостом, вперебивку, тост: – Чтоб перешли такой-то мост Семь эшелонов в час рассвета! – Смерть партизанам! Всех стереть! Развеять вражескую сеть, Что в спину бьет без передышки… – В углу смеются: до зари Тот мост взорвут вот эти три Еще безусые мальчишки. Вот эти три, что, сидя в ряд, По-русски громко говорят, Смеясь, разыгрывают пьяных: – Ха-ха! – и галстук на боку, Но по-солдатски, начеку, Трезвы, револьверы в карманах. Часы спешат, часы бегут, Часы разведчику не лгут, Минут едва-едва осталось… Втроем встают. Втроем ушли. А скрипка всхлипнула вдали, Как будто с сыном мать прощалась. – Не отставай, иди скорей! – Но слишком много здесь дверей, Все в черных сукнах, все похожи. Где выход?.. За которой вход?.. – Налево! Вправо! Вот он, вот!.. – Спешили, спорили, и что же? Навстречу, перерезав путь, Два офицера. Прямо в грудь Толкнули, хлопнули по спинам: – Ты здесь хозяин или я? А ну-ка, русская свинья, Посторонись и дай пройти нам. Тебе давно пора понять: Россию мы, за пядью пядь, С лица земли почти что стерли. Нам пыл ее дано пресечь, А ей навек в болото лечь С мечом германским в мертвом горле. Пока ты цел, пока ты жив, Долой с дороги, грязный скиф, Когда проходит победитель… Кирилл молчал. А перед ним Качался, сквозь сигарный дым. Забрызганный шампанским китель С крестом железным. Закипев, Бичом хлестнул по сердцу гнев. Взведен курок. Сухой щелчок Сукно зеленое обжег, Но пуля тела не задела. Оскален бранью вражий рот… Соломинкой в круговорот Судьба, сорвавшись, полетела. И вот нежданно никого И ничего вокруг него, В далеких залах суматоха, А здесь пустая тишина. Лишь из-под черного сукна Лакей бормочет: – Дело плохо. Ведь это… это сам майор… Бегите через задний двор, Никто вас ночью не разыщет!.. – Товарищей и след простыл, Как в воду канули. Но был Один на тысячу Радищев. И он сказал: – Я виноват, Что промахнулся. Я солдат И должен отвечать за промах… * В стекле зеркал обратный бег Стенных часов в глубокий снег, В далекий век… О вихрь знакомых Событий, слов, видений, дум… Сбежались люди. Крики, шум, И лязг наручников, и снова Всё, что случится, было встарь: Тюрьма, решетка, ночь, фонарь И сонный оклик часового.

3

– Владеешь языком немецким, Других примет особых нет… Был первым в корпусе кадетском, И бакалавр в пятнадцать лет. Награды… Высшие отметки… Курс политических наук… Сорбонна… Случай больно редкий! Откуда средства, юный друг? Кто вел тебя дорогой этой? Кто на ноги помог вставать?.. – И, тайной гордостью согретый, Сказал Кирилл Радищев: – Мать. – Ее мы знаем. Небогата И впроголодь живет едва. Решиться на такие траты Не может бедная вдова, Не будучи особой бойкой, Твоя же мать тиха, как мышь. Она служила судомойкой, Кассиршей… Для нее Париж Был горькой школой. Крепко била Ее судьба… Всё для тебя, Щенок?.. – Она меня любила И в люди вывела, любя. – И в люди вывела?! В какие? Кем стать хотел? Кому служить? – Стать Человеком. Для России. Работать для нее и жить… – Молчанье. Шелестят бумаги, И много лиц, и много рук, И свастика на красном флаге Как черный крючится паук. Течет допроса часть вторая. Так каждый божий день, с утра. В немытых стеклах догорая, Уныло гаснут вечера, И скучно всем, и все устали, Ломает писарь карандаш… Какой бы пыткой ни пытали, Ты не продашь и не предашь! И каждый божий день сначала: Пустые, мутные глаза, Усов белесое мочало, В тяжелом перстне – бирюза, И в опостылевшей забаве Вопрос, сулящий столько бед: – Где взял оружие? – В канаве. – Как звать сообщников? – Их нет.

4

Он устал проходить этапы: Из тюрьмы – в подвалы гестапо. Из гестапо – в военный суд, Из суда… Но уже не в силах Помнить сеть канцелярий стылых И, не зная, куда ведут, Он дверей не считал. За ними, Утонув в папиросном дыме, Первый следователь, второй, Третий, пятый… Бутылки рома… И давно наизусть знакомо То, что стало в веках игрой Кошек с мышью… Так дни за днями. Но Кирилл с каждым днем упрямей, С каждым шагом себе верней. – Ты подумай, мальчик, о маме, Что ты делаешь, мальчик, с ней! Ты ее пожалей, не мучай. Для тебя это лучший случай: В нашей армии место есть… – Он сказал: — У меня есть честь. — Был начальник высокий, статный, С головою античных статуй, С белокурой шапкой волос. Нежным голосом, слаще меда, Говорил: — За дверьми свобода, А ценой – ответ на вопрос. Скажешь «да» – и в рядах «эсэсов», Вместе с нами спасать

от бесов Будешь родину, как солдат, Как садовник гнилые листья Выметает, любовно чистя Дорогой прадедовский сад. Не упрямься упрямством детским! Хочешь воином стать немецким? В каждом деле труден почин. – Помолчав, прибавил любезно: – Заработаешь крест железный, Лейтенанта получишь чин…

5

Первый следователь, усатый, Говорит: – Скоро час десятый, Незаметно крадется ночь. Отдыхать могут даже наци. Возражать на бред декламаций – Это в ступе воду толочь. – И сказал начальник с усмешкой: – Продолжай. С допросом не мешкай, Перещупай по всем статьям. Чересчур этот парень пылкий! Вот как ляжет с пулей в затылке В самой дальней из свальных ям, А не в яме, так с кандалами Пусть в карьерах ломает камни, — Чтоб построить нам путь в Москву! – Отвечай подобру-поздорову, — Убеждает допросчик снова. Отвечает: – Пока живу, Не слабеет данное слово, И со мной умереть готово Нерушимое слово «нет». Грузовик слепым бегемотом Подползает к черным воротам. Это вечер или рассвет?.. Это вечер судьбы короткой. За оконной ржавой решеткой Жизнь кивнула ему, простясь. В монотонном гуле машины Шелестели, шуршали шины, Рассекая ливень и грязь. Жить осталось ему недолго, – Только где-то синеет Волга. И на Спасской башне звезда Полыхает розовым жаром… – Может быть, когда буду старым… Может быть, никогда, никогда?.. Радищеву ли бояться? Но с отчаянной болью снятся Нева и Москва-река, А навстречу дожди косые, И сквозь слезы плывет Россия Мимо черного грузовика. Тянет ливень тугие струны… От Парижа до Зонненбрунне Ничего, кроме серой мглы. И всё время рядом другое: Бубенец звенит под дугою Или звякают кандалы? Возвращается ветер на круги: В российской разгульной вьюге, Колыхаясь, тонул возок, Ноги кутала полость козья, Шелестели, шуршали полозья, И блестел слюдяной глазок, А кругом только ветер вольный Да полей невидимых ширь. Бородатый, в шубе нагольной, Отъезжал от Первопрестольной Александр Радищев в Сибирь. Фельдъегерь обмерзшим глазом Читал бумагу с приказом, Обрастая снежной корой. Разметанной тенью птицы Чернела внизу страницы Подпись императрицы Екатерины Второй.

6

Слишком много о ссылке мы знаем, Слишком многим знакома тюрьма. Мы о них неохотно читаем И не сходим, как прежде, с ума. Скоро время смягчит и обточит Нашу память, скользящую вниз, Но сегодня читатель не хочет Ни цепей, ни соломы, ни крыс. Пусть сомкнётся в рассказе негромком Нам Россией завещанный круг, Чтобы предок гордился потомком, Чтобы верен был прадеду внук.

7

По лицу земли, В вековой пыли, Там, где ветра гудит тетива, Как степные львы, Проходили вы, Печенеги, литва, татарва. То не волчий вой Над рекой Москвой – День и ночь раздается набат, Плещут звонницы; Мчатся конницы От кремлевских ворот на Арбат… Вновь горит земля, На стене Кремля Корсиканца качается тень, Вновь над пашнями, Рвами, башнями Нависает удушливый день… Годы вдаль идут, Громче шум и гуд, На границах скрестились мечи. На сто верст кругом Слышен танков гром И железный полет саранчи. Черных ядер град И ручных гранат Пересвист, перекличка в дыму, В небе матовом, Над Саратовом, И под солнцем в спаленном Крыму… Вы всё вынесли, Крепко выросли. Не склонили старинных знамен! Славой братскою, Сталинградскою, Необъятный простор осенен…

8

И перестуком, от стены к стене, В зловонной клетке – темном Зонненбрунне, Бежала весть о яростном кануне: Конец войне! Германия в огне! Незримые гудели самолеты, И знали все: из орудийной мглы, В завесе, застилающей высоты. Летят степные сизые орлы. Пока прожектор шарит в облаках, Нащупывая путь в бездонном небе, Пьянеет смерть, и мечется впотьмах И, пьяная, вслепую мечет жребий… Несется песня… Поздно ей внимать, Она всё отдаленнее и туше… Ее в Париже напевала мать – Про сизого орла и про Катюшу… Что знаем мы? Что будем знать о том, Когда и как ударил час зловещий? Над камерой Радищева крестом Зачеркнут номер, и выносят вещи, Чтобы тупой лопатой кинуть в печь Тетрадь стихов с другим тюремным хламом. Какая память сможет всех сберечь? Кто счет ведет всем безыменным ямам? В Германии был выведен в расход Сержант французского Сопротивленья, Наш русский мальчик… Месяц, день и год, Названье лагеря… Потом – забвенье… А в это время из родных долин, Где грай вороний раздавался раньше, «Калоша» в обессиленный Берлин Былинною вступала великаншей.

НОЧЬ

Ночь давно поругана людьми, Ночь ушла из неба городского, А его прожгли насквозь и снова Полосуют вширь и вдоль плетьми. Щупальца прожекторов упорно Шарят в том, что было темнотой, И во мгле кроваво-золотой Ночь поэтов кончилась позорно. Как ей уцелеть, куда спастись, Навсегда скатились с небосклона, Где ослепли звезды от неона, Где огнями затопили высь. Но когда сойдет, дыша прохладой. Час покоя к городским садам, Вспомни: ночь заночевала там, Хоронясь за каменной оградой. Ночь теперь в забвенье, в тишине… Загляни в бассейн, кусты раздвинув: Вот она, средь бронзовых дельфинов, Черная, лежит на черном дне.

ПТИЧКА

Птичка была невеличка, С наперсток. Еле видна. Я не знаю, какая кличка Этой птичке людьми дана. Боясь разбудить земную Зелено-синюю сонь, Рассвет подошел вплотную, Но придержал огонь. Вот тут-то она и слетела, Падучей звездой мелькнув, Одна в целом мире пела, Раскрыла крошечный клюв. Одна на земле туманной, Одна в пустыне небес, Брала на флейте стеклянной Серебряный фа-диез. И черные голые сучья В моем раскрытом окне Тянулись ко мне, как созвучья, Сложившиеся во сне.