Ночной корабль: Стихотворения и письма

Вега Мария

ПОБЕДА

Скажи о ней, поведай, Все люди знать должны: Она звалась Победой От первых дней войны. В далекую дорогу Она, врагу на страх, Ушла, с бойцами в ногу, В солдатских сапогах. Она жила в землянках, В окопах и на льду, На пыльных полустанках, В больницах и в бреду. Кровавую дорогу, Не потеряв лица, Прошла с бойцами в ногу До самого конца. За ней идут герои, И павшие встают, И в небо голубое, Гремя, летит салют. Скажи о ней, поведай, Пусть помнит целый свет: Она была Победой. Ей равных в мире нет.

ЛЕНИНГРАД ПОЕТ

Да, я читала книги о блокаде, О сотнях трупов в страшном Ленинграде О безмогильных, об упавших в снег, О голоде, когда, под грохот боя. Впотьмах варили с клейстером обои, И

этой пище рад был человек. Восторг и ужас – вот что в сердце билось, И столько слез в душе моей скопилось, Что их не выплакать, не осушить. О раны ленинградцев, раны зданий И раны неба! В каждой вашей ране Есть кровь моя, и с ней мне надо жить, И с гордостью за вас, мои родные, За девушек, что шли в часы ночные, Неся в обледенелые дома Не только хлеб и бинт для перевязки, Но и тепло простой насущной ласки, Когда снарядами гремела тьма… Что от такой могло отвлечь их цели? Шли, жертвуя собой, но пели, пели, И с песней падали, вмерзая в лед… Без стекол окна от огней ослепли, Но, ослепленные, в дыму и пепле, Прислушивались: Ленинград поет! Я не была с тобой, мой город гордый, Я не жила твоею верой твердой, Не разделяла участи твоей, Не видела истерзанного тела, И подарить тебе я не сумела Ни стойких сыновей, ни дочерей… Закрою книгу, и глаза закрою… К тебе, необоримому герою, Приблизилась душа, тобой живет, И голос твой, как птица в небе дальнем, Над кладбищем летит Мемориальным. Прислушиваюсь: Ленинград поет!

ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ

Цветку скажи:

Прости, жалею.

И на лилею

Нам укажи.

А. С. Пушкин

Две случайных строки Беспечально легки, Продолженья не будет у них: «На лицейских пирах… В Елисейских полях…» Это ветер пропел и затих. Но слова не придут, Притаились и ждут, Чтобы струны им были даны, Только нет их для слов, Для иных берегов, Нет стихов для не нашей луны. Как сказать я смогу, Что на том берегу Стикса… Леты… Быть может, Невы?.. Где и времени нет; Где зеленый рассвет Заблудился в разливах травы, Между древних олив И Михайловских ив, В высоте, в глубине, вдалеке, В лирной музыке чащ,- Треуголка и плащ, И лился и роза в рук?.. Ни о чем ни скажу… Выхожу на межу Царскосельских аллей – Елисейских полей…

ГУСИНОЕ ПЕРО

На вид герой мой очень прост, Но я о нем писать берусь. Не сирин он, не алконост, Не гамаюн, а гусь! Вообразим: прудок, ветла, Лужайка и косой плетень. Вздремнуть стряпуха прилегла В струящуюся тень. А гусь, среди других гусей, По мураве-траве, шажком… Таких гусей России всей Вкус хорошо знаком. И шею белую свернут, Быть может, через пять минут, А завтра – гости и обед, И гуся нет… Как нет Ни на траве, ни на земле Следов… Но жизнь ушла! Лежат на кухонном столе Два неживых крыла. Гусиных? Нет, уже ничьих. Усердный барский брадобрей Все перья выдернет из них, Отточит поострей, И перья разбегутся вмиг По грузным письменным столам, Где громоздятся стопки книг, Пылится старый хлам И мысль, как молния остра, Проблещет змейкой золотой От сочетания пера С чернильной чернотой. Перо бежит, перо живет, В шандалах свечи зажжены. Ночь Грибоедова плывет Из лунной тишины… Перо бежит, перо скрипит, И Пушкин до утра не спит, И не скудеет слов игра На острие пера. Сложила я гусиный стих И, дописав, грущу над ним. О бедный друг друзей моих, Бесславный аноним!.. И вдруг – виденье! Синий пруд, Ветла, лужайка и плетень, И гуси медленно идут В струящуюся тень. А посреди лужайки той, Земным теням и солнцу в тон, Поставлен памятник простой, Цемент или бетон. Прямая линия легка, Как рифма, – только взлет. Перо уходит в облака И в облаках поет! Нелепый сон, наивный сон! Он от реальности далек. Есть только лиры перезвон Да солнечный припек. Наверно, не один поэт Так просыпался поутру, И всё же памятника нет Гусиному перу!

СИНИЦА

У русских поэтов синица Нет-нет да мелькнет на странице. Чудесная Синяя Птица В стихах поселилась давно. И я никогда не видала, Как полем она пролетала, Клевала рябину Урала И с ветки смотрела в окно. Не слышала звонкого пенья, И если порой, в сновиденье, Летит, ускользающей тенью, Крылатый большой василек, – Я знаю, что это мне снится Та самая птица синица, Но сон мой не хочет продлиться, А в небе рассвет недалек… И жаль мне, что я не успела Запомнить, о чем она пела, Кружась над подушкою белой, Касаясь моей головы, И странно, что, русским поэтом Считая себя перед светом, Я так и останусь при этом – С родною синицей… на «вы»!

ОБЛАКА

Идут облака, идут, И чудится мне, что тут, В заснувшем доме, они Живут и дышат одни. Идут волокнами дыма, Проходят

спокойно мимо Тяжелых черных углов, Где бьются тени косые. Прохладен светлый покров… Облака идут из России. Растут, растут облака, Касаются потолка, Стоят у моей кровати. Весь мир безмятежно тих, А я лежу среди них, Тону в белоснежной вате. Как дружеская рука, Легла мне на лоб, легка, Прохлада из дальней дали, Где любят меня и где Ни в радости, ни в беде Помнить не перестали. Я знаю вас, облака, Пришедшие издалека, Имена шепчу дорогие… Облака идут из России.

АЛЕНУШКА

Скатилось солнышко, Заснуло в речке. Зажгла Аленушка Четыре свечки. Одну не хочется: Одна печальна, Как одиночество В дороге дальней Две подвенечные, А три – над мертвой… Спокойней вечером С огнем четвертой.

СКАМЕЙКА

Майе Луговской

О, почему я вижу эти сны, Один другого ярче и яснее, И почему до самой глубины Проникнуть не могу и не умею? Поверхностно коснусь и отхожу В реальный мир дорогою избитой. Грустя о сне, – о чаше недопитой Заговорив, не до конца скажу… И только раз, в Италии, давно… Мне было почему-то суждено Увидеть сон знакомый наяву: Опушенная в длинную траву, Покоилась забытая скамейка, И на скамейке – бронзовая змейка. Я не спала. Я знала, что живу, Что в Средиземном море парус белый, Как лермонтовский парус одинок. Что к морю спуск обрывист и высок, Что над сосною чайка пролетела… Я не спала! Я возвращалась в сон, Случайные приотворивший двери. В Италии, в июльской Бордигере, Сбегал к воде темно-зеленый склон. Не шевельнулась змейка… Я присела На край скамьи. И мрамор был горяч, И море пело… Я таких удач С разгаданными снами не имела. Вдоль спящей змейки, свернутой кольцом, Был чей-то росчерк, вдавленный резцом. В начале буквы нет. Ни в середине. Не брал резец? Скользнула ли рука? В двух трещинах два черных паука Запутались в мохнатой паутине. Вторая буква – Альфа, – наше «А». Ветрами и прибоями не стерта, Она внедрялась в мрамор и жила. Омега буквою была четвертой. В Италии?.. По-гречески?.. О нет! Вне всех времен и всех меридианов. Из сновидений, из морских туманов, Рукой Сафо начертан этот след!

ИТАЛЬЯНСКАЯ ФРЕСКА

Дине Терещенко

Это вечно, это неизбывно: Голуби, лимоны, синева… Море, как всегда, поет призывно, И такая же растет трава. Так же блещут над притихшим садом Буйные огни минутных гроз, У торговки черным виноградом Тот же флорентийский цвет волос, А когда к щербатому карнизу Птицы прилетят клевать зерно, Так легко увидеть Мону Лизу, Растворившую окно!

СЕДЬМАЯ УЛИЦА

(США)

Дома на улице Седьмой Легко нарисовать ребенку. Прямолинейною чертой, Остриженные под гребенку, Все на одно лицо, подряд, Шкатулки белые стоят. Зато в полнеба, заслоняя Одноэтажные гробы, Карабкаясь на все столбы, Кружась, мерцая и сияя, Раскрыв, как в покер, веер карт, Царят гигантские рекламы. Соревнования азарт И рост коммерции упрямый, Наперебой, наперекрик, Наперескок: гараж, мясник, Очки, корсеты, виски, шины, Венки, стиральные машины, Контор кредитных длинный хвост, Танцкласс, больница, крематорий, В огнях и буклях, выше звезд Взлетают, хвастаясь и споря. Под свистопляскою реклам Автомобильный бег струится… Но за углом – другое: там Необычайное творится. Мир джунглей к улице Седьмой Подполз неслышно, тихой сапой, Дыша отравленною тьмой, Грозя звериной, тяжкой лапой. Мир беспробудных чащ! Он прян, Дурманным отуманен зноем, В сплетенье бархатных лиан Над сыростью и перегноем. И, темный, как древесный ствол, Хранитель дедовских наследий, В нем спит индеец-семинол С лицом божка из красной меди. Ни стен, ни окон, ни дверей, Лишь кровля шаткая да сваи. Кругом, среди цветов и змей, В ветвях хохочут попугаи. На улице Седьмой чуть свет Встает поспешно в спальне низкой Цивилизованный сосед – Священник церкви методистской. Вдоль тротуарных жарких плит Он к храму-кубику, вприпрыжку, С зонтом холщовым побежит, Засунув Библию под мышку. Отчеркнуты, разделены Канавой мусорного стока, Две разных жизни, две волны, Сошлись и замерли до срока, Достопочтенный пастор Кук По эту сторону границы, А по другую – темнолицый Индеец… За спиною лук И стрелы в кожаном колчане. Он в розовой рассветной рани Идет и шагом травы мнет, Идет к стоячим снам болот, К их вечным облачным завесам, Где зарождается гроза, Где аллигаторов глаза Следят за пробужденным лесом. Лес для индейца – монастырь, Он в нем и Бог, и тварь средь тварей. А зонт ползет, как нетопырь, Бок о бок с ним, на тротуаре, Вдоль оскопленной, неживой, Безликой улицы Седьмой.