Ночной корабль: Стихотворения и письма

Вега Мария

ФОНАРЬ

Январский снег кружился тихо… В тумане тюлевых гардин Качала белая шутиха На черной палке апельсин. Легла оранжевая долька На старый книжный переплет, А в целом мире были только Зима, печаль, фонарь и лед. Но есть ли что на свете проще Воображенья?.. Полдень, зной И апельсиновые рощи Над средиземною волной, Среди зубчатых скал – заливы, Звон мандолины, плеск весла, И на холме, в тени оливы, Ленивый бубенец осла – В свободном творческом размахе Ко мне слетели с высоты… А за окном, как черепахи, Ползли продрогшие зонты…

ВЫСКОЧКА

Отдыхает буря, сад расчистив, Все углы хозяйственно прибрав. Уложила стопки желтых листьев, Расчесала пряди мокрых трав И легла в простор стеклянно-звонкий Любоваться сквозь решетки рощ, Как

сложили зонтики опенки, На поляну стряхивая дождь. Тут каштан и спрыгнул! Круглый, гладкий, Убежавший от семьи герой, В курточке на бархатной подкладке, Крытой лакированной корой. До чего прекрасен, и свободен, И бездумно устремлен вперед! Глазки неощипанных смородин Жадно смотрят на его полет: Для какой он разоделся свадьбы? Для каких готовится побед? Покатиться бы за ним, догнать бы, Поглядеть бы, поморгать бы вслед! Он бежит, владея садом целым, Жарким пурпуром осенних риз, Но нельзя каштанам недозрелым В одиночку прыгать сверху вниз. Скоро упадут в колючих платьях Сотни братьев в новый листопад. Будут люди с песней собирать их На ладони сизые лопат, Только этому – пропасть без славы, Заблудиться у кротовых ям, Где он будет, сморщенный и ржавый, Не по вкусу даже воробьям.

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Ветер на цыпочках входит в деревню, Трогает ставни уснувших домов, Гладит по спинам, над церковью древней, Стадо уснувшее колоколов. Сушит белье на веревке чердачной, Двор подметает и долго потом С каждой соринкой играет невзрачной, С каждым сухим прошлогодним листом. Утром – следы на примятой дороге, Там, где прошли осторожные ноги.

РУКИ

Моему мужу

О руках мужчины – о руках Мужественных, бережных и честных И об их заслугах полновесных Очень трудно говорить в стихах. Очень трудно не в высоком тоне, А в достойной правды простоте Уложить в стихотворенье те Мускулы, суставы и ладони, Для которых равные друзья Корабельный руль, перо и молот. Обладатель рук уже не молод, Но его рукам стареть нельзя. В ночи вахт они не уставали Вверенный корабль вперед вести, Не сбиваясь в темноте с пути, Одиноко лежа на штурвале, Как не уставали строить дом, Стены воздвигать, дробить каменья. Много муравьиного терпенья В радостном труде, на вид простом. Много доброты в спокойной силе. Одиноким, нищим и больным Часто эти руки, как родным, Жертвенную помощь приносили. Не впадая в пафос похвалы, Смею ли о платье умолчать я? К празднику они мне сшили платье, Не стесняясь женственной иглы. Я люблю на загорелой коже Блекло-синий якорь узнавать, Но когда они берут тетрадь, Этот жест мне остальных дороже, Потому что дару суждено Доказать, что жизнь прошла недаром. Выдержанным станет, но не старым, Много лет бродившее вино!

ДВА ДЕРЕВА

Два дерева оторваны от рощ, В кирпичный угол городом забиты. Горит фонарь. На ледяные плиты Льет день и ночь неугомонный дождь. Пирамидальная, как ночь, темна, Щетинит ель колючий панцирь хвои. От сквозняков хранит ее стена, И что-то в ней гранитно-неживое. А в стороне, от ветра охмелев И воздух колотя ветвями хлестко, Шатается, бормочет нараспев, Как пьяная, вся рваная березка: – О роща детства, где твои ручьи И шапочки грибов на мшистом срубе?.. Разбередив корнями кирпичи, Врастай, береза, в городские глуби! Ей только бы, нацелясь, доплеснуть До стойкой ели и ударить в грудь, Взъерошенными листьями мотая, Но шалых вихрей налетает стая, Дугой обратной белый ствол креня, И брызнули с ветвей каскадом слезы… Терпенье ели близко для меня, Но ближе мне отчаянье березы. 1969

ИКАР

Н. Ф. Икару

Не гонясь за солнцем ярым В пустоту и зной, Он назвал себя Икаром Для судьбы земной. Он летел не разбиваясь, Крыльев не сложив, Он летел, другим на зависть, И остался жив. Не приклеенные воском Крылья вдаль и ввысь По сценическим подмосткам Жизни пронеслись, По руинам всех столетий, Всех немых гробниц, На которых летом дети Кормят хлебом птиц. Без распада, без сожженья, Без каленых стрел, Солнцем перевоплощенья Сам себя он грел. С этим солнцем, верным другом, В бурю, наугад Проникал он, крут за кругом, Вслед за Данте в ад. В ад умов убого-скудных, В ежедневный наш Тесный ад надежд подспудных, В ералаш и блажь. Так, в эдеме и в эребе, Плотью в плоть войдя, Солнце

не в далеком небе, А в себе найдя, В мире старом был Икаром, Тенью всех теней, Не затронут темным жаром Адских ступеней. Посмотрите, вот он даст нам Освещенный дом, Сделав тусклое – прекрасным, Черный цвет – цветком. Нежно снимет струпья грязи С придорожных трав И взлелеет розу в вазе, Это розой став.

МОИ СТИХИ

За окном – ни дождя, ни луны, Ни дыханья, ни шороха листьев. Тишиною дорогу расчистив, К стеклам льнут невеселые сны. И не скрипнет нигде половица, И не всхлипнет проснувшийся кран, Только чудится – черный туман Над моею постелью клубится. Но откуда серебряный звук И чуть слышно ползущее эхо? Отголосок печального смеха? Или, выпав случайно из рук, Под кровать закатился мундштук С папиросой, еще не зажженной?.. Вновь колышется вкрадчивый звон: Это где-то задет камертон, Темнотою завороженный. И, то там зарождаясь, то тут, В спящих ящиках бусы катая, Сонмы звуков – хрустальная стая – Хроматической гаммой бегут. Вот запутались, перемешались, Под сурдинку ведут разговор, Перешли из мажора в минор И устало в миноре остались. Да и как им уйти от него И на волю сквозь стены пробиться, Если нет ни звезды, ни зарницы, Ни дождя, ни луны – ничего! В пыльных ящиках, в склепах тоски, Воскресенья короткого ради, Для меня зазвучали тетради И блокнотов сухие листки. По ночам выпадает роса – Долговечности капель не верьте. Голоса вы мои, голоса, Соловьи, обреченные смерти! Мы не знаем ни дня, ни числа: Подкрадутся непрошено скоро. Ворох мертвых бумаг у забора, Это всё, что я миру несла? Много страшного в горьком вопросе. Лжет мне полночь. Я полночи лгу. Лучше добрую лампу зажгу И огонь поднесу к папиросе. Голосам прикажу замолчать, И окно распахну, и услышу, Как, струясь на траву и на крышу, Свежий дождь начинает шуршать. И опять карандаш осторожно Оживет, по бумаге бродя, – Ведь не слушать ночного дождя И стихов не писать невозможно! 1968

СОН

Будет дождик серенький, сквозь сито Тот же самый, что давным-давно. Будет по-вчерашнему открыто Над парижской улицей окно… Ни землетрясения, ни грома, А простые, будничные дни. И совсем спокойно мимо дома Шагом медленным пройдут они. Голову склоню и еле-еле, Только взглядом о себе скажу. Только взглядом русские шинели В улицу пустую провожу… Странный сон сегодня мне подарен За такие сны всю жизнь отдашь: Под моим окном калужский парень На груди оправил патронташ… 1944

Из сборника

«САМОЦВЕТЫ»

(Москва, 1978)

МУЗА

По имени музу просили назвать, Просили наружность ее описать, – Ведь разные музы бывают. Но что я отвечу и как опишу Единственный воздух, которым дышу, И снег, что летает и тает, Когда, леденея в тумане, блестящ Невы беспредельной серебряный плащ… Каков ее облик?.. Не в нем ли слились Все белые ночи, холодная высь, Все статуи Летнего сада?.. И нет ни лица, ни крыла, ни кудрей У музы неназванной, музы моей, – Души моего Ленинграда.

САМОЦВЕТЫ

Истамбул коричневым офортом Сочетался с Рогом Золотым. Над кипящим парусами портом Чернь смолы и темно-рыжий дым. А когда огромным желтым глазом Солнце, заходя, в волну нырнет, Истамбул, дробясь в чешуйках вод, Дымчатым становится топазом… Если вдаль под вечер поглядишь, Видишь – в облаках земля пропала, И растет из облаков Париж, В переливах сизого опала. Там, в молочно-мутной глубине, Огоньки бегут, и тлеют розы, Словно не на небе, а на дне Бродят непроснувшиеся грозы… Много есть на свете городов, От соседства с морем бирюзовых, Изумрудных – в отсвете лесов, Или аметистово-лиловых… Белокаменной Москву зовем, – Кто назвать рубиновой захочет? Но она красна своим Кремлем, Исполин-рубин на сердце ночи… Что ни город – новый самоцвет, И земля своим убранствам рада, Но таких жемчужин в мире нет, Как туманный жемчуг Ленинграда. Белой ночи, северной весны, Волн балтийских перламутр и тайна, Шелест невской медленной волны – Всё в нем бесконечно и бескрайно. Дивный жемчуг, он горит зимой Радугами снежных вдохновений. Гением был создан город мой, И второй пришел на землю Гений. И светлы, в кружении снегов, Имена, начертанные рядом: Над гранитом невских берегов Петербург обнялся с Ленинградом. Сентябрь 1970,Москва – Ленинград