Ночной волк
Шрифт:
— Он давно у тебя был?
— С неделю. Роман оставил.
— Роман?
— Может, повесть, я не заглядывал. Хотя придется. Ему ведь, гаду, мало, что похвалят, ему еще надо изложить, что особо потрясло.
— У меня тоже лежит нетленное творение, — вздохнул Антоха, — в такой красивой папке… Я уж думал нетленку похвалить, а папку конфисковать.
— Похвали повыразительней, он про папку и не вспомнит.
Мы посмеялись. Я взял федулкинскую рукопись — она так и лежала, где он положил, в кухне на подоконнике —
— «Они говорят, надо изучать жизнь, и тогда, мол, будешь хорошо писать. Какая пошлая дурость! Как можно жизнь изучать, разве это математика? Надо не изучать, а ЖИТЬ! Именно ЖИТЬ! Только то, что ты испытал на себе, ты сумеешь талантливо, то есть правдиво и красочно, описать. Да, да, да! И если ты пишешь роман из жизни убийц, ты обязан убивать, а если из жизни насильников, ты обязан насиловать. Разумеется, я говорю фигурально, ибо „гений и злодейство — две вещи несовместные“. Но надо создавать ситуации, близкие к твоей теме и идее, действовать по принципу хепенинга — тогда и твое творчество будет наполнено живым дыханием жизни…»
— Стилист! — сказал Антон.
Я прочел еще абзац:
— «Данная рукопись всего лишь заготовка. Но я буду писать свою хронику в полную мощь, как будто эта книга у меня последняя, я буду стараться зафиксировать не только свои действия и действия других людей, но и переживания, мысли и чувства, ибо они тоже составляют жизнь, и только то, что пережито, способно волновать миллионы людей».
— На тысячи не согласен, — сказал Антоха, — замах-то, а?
— Классик, — согласился я и отложил рукопись. Он взял у меня федулкинское творение и начал листать, хмыкая и покачивая головой.
— Полная мощь? — спросил я.
— А как же! Сюжет — не оторвешься.
— Что там?
— Выясняет имя собаки.
— Агата Кристи, — похвалил я.
Тут опять позвонили. Я взял трубку.
Молчание.
— Жертва эксперимента слушает, — сказал я. Трубка не ответила, и я успокоил молчаливого собеседника: — Подопытный кролик здоров, чего и вам желает.
Гудки.
— Шекспир чертов, — сказал я, — проверяет. Эх, жаль, надо было вида не подавать, включиться в хепенинг.
Антон придвинул аппарат к себе, набрал номер.
— Не отвечает, — сказал он, — наверное, не из дома.
Я, вспомнив, вновь взобрался на подоконник, выглянул. Малый сидел на месте. Я опять ощутил что-то вроде беспокойства. Ну, розыгрыш. Но что-то уж больно продолжительный. Ведь не платит же Федулкин этим амбалам! А задаром кто сейчас станет губить рабочий день?
Тем не менее Антоху я проинформировал весело:
— Сидит!
— Хепенинг! — отозвался Антон. Видимо, он думал о том же, о чем и я. — Помнишь, он в спортзале ночным сторожем работал?
— Так его же выгнали.
— Ну и что?
Федулкинский напор мы оба знали.
Теперь нам самим было любопытно, как поведет себя тот у подъезда, если мы просто выйдем и, допустим, двинем в центр. У Федулкина свой эксперимент, у нас будет свой.
— Стоп, — сказал вдруг Антоха, — минуту. Я знаю, где он. Помнишь Нинку, светленькую, пончик такой? Он у нее уже недели две кантуется.
— Позвони.
— Номер не помню, где-то на бумажке записал… Ладно, как пойду, загляну, она же за квартал от меня… Ну чего — в центр?
Я сказал, что расхотелось. Вообще-то причина была другая: а вдруг эта девка позвонит? Уж больно голосишко был своеобразный, что-то есть. Велела сидеть дома — надо сидеть. Я подумал, что хорошо бы ее сегодня зазвать на ночь. После всех волнений — в самый бы раз. Ведь обещала — будешь живой, трахнемся. А я как раз живой.
Мы сыграли пару партий в шахматишки, попили чаю, и Антон ушел, пообещав сразу звякнуть из дому. Прежде чем его выпустить, я все же прислушался — но на лестничной площадке не было никого. В окно я видел, как Антоха вышел из подъезда и скрылся в проходе — малый в свитере лишь лениво глянул ему вслед.
Хепенинг…
Дуня или как ее там позвонила через час с чем-нибудь.
— Живой?
— Как видишь. Вот только…
— Чего? — спросила она с легкой тревогой.
— Скучаю. Пришла бы, повеселила.
— Еще духарится, — сказала она опять как бы не мне, а кому-то рядом. Может, как раз Федулкину?
— Так придешь? — спросил я.
В ответ последовало указание:
— Сиди и не высовывайся.
— А я чего делаю? Сижу, жду тебя, сама обещала… Да, кстати, Федулкин далеко?
— Кто? — удивленно прозвучало в трубке.
Удивление это не значило ничего, и я повторил, как ни в чем не бывало:
— Федулкин.
— Крыша поехала, — объяснила Дуня кому-то рядом и лишь потом посоветовала мне: — Знаешь что, Вася? Не ищи приключений, они тебя сами найдут.
— А меня обижать не за что, — возразил я, — я Федулкина всегда хвалил.
— Да пошел ты со своим Федулкиным! — взорвалась она, но вдруг быстро проговорила: — Ладно, потом.
И вновь из трубки пошли гудки.
Вскоре опять позвонили — но теперь на мое «алло» никто не ответил.
Я снова глянул с подоконника вниз. У соседнего подъезда никого не было. Оглядел сверху двор — он был абсолютно безгрешен, ни одной опасной фигуры. Похоже, игра кончилась.
Мне вдруг стало удивительно легко. Все-таки эта глупость нервы потрепала. Черт бы их всех побрал с их хепенингами, суки, юмористы за чужой счет.
Опять позвонили. Я пару раз сказал «алло» и уже хотел класть трубку, но оказалось, Антон.