Ночной волк
Шрифт:
— Все в норме? — спросил он. Голос был странный, словно бы пустой, никакого выражения.
— Естественно, — сказал я, — а у тебя?
И опять он ответил через паузу:
— Понимаешь… В общем, за мной тоже следили.
— Как? — не поверил я. — Я же в окно смотрел, тот в свитере так и остался у подъезда.
— А там еще один был, на улице. Может, и ошибаюсь, но вряд ли. Специально попетлял. Куда я, туда и он.
— И чем кончилось?
— Схватил частника, проехал две улицы и нырнул в метро. Оторвался.
— Хепенинг разрастается, — задумчиво проговорил я. —
— Это не Федулкин, — тем же пустым голосом ответил Антон, — Федулкина в понедельник хоронят.
— Да ты что?! — заорал я.
— Вот так вот, — сказал Антон, — я на него грешу, а он в морге. В четверг ночевал у Нинки, в пятницу не вернулся. А утром нашли на тротуаре у детского садика.
— И кто его? — спросил я отупело.
— Они не докладывали. Чем-то по голове, насмерть.
— А Нинка что говорит?
— Она же дура. Кусок мяса. Вопит, что ни при чем тут, и все.
Он замолчал. И мне говорить не хотелось. Потом я все же произнес неопределенно:
— Что-то мне все это здорово не нравится.
Тут же мне стало стыдно, потому что подумал я не о Федулкине, лежащем в морге, а о нас, живых. Но, похоже, и у Антона мысль качнулась туда же.
— Я вот колеблюсь, — сказал он, — может, сразу стоило в милицию позвонить?
— И что сказать?
— Приехали бы хоть, паспорта у этих проверили.
— Думаешь, приедут?
— Толково объяснишь, приедут. А так что — сидеть и ждать?
Тут я задал вопрос, который не шел у меня из головы:
— Как думаешь, Федулкин и что за нами следят — как-то связано?
— Сам башку ломаю, — сказал Антон. — Связи вроде и нет, но, с другой стороны, друзья, одна компания. Его убивают, за нами следят. За обоими. Многовато случайностей.
— Глянь в окно, — попросил я, — есть кто?
Антон жил на втором этаже, у него обзор был хороший. Сам я тоже пошел к окну, на подоконник даже не влез, а прокрался, закрываясь занавеской: я не знал, чего можно ждать, значит, ждать можно было всего. На сей раз я увидел двоих — один стерег подъезд, только не читал, а прогуливался, другой в проходе, у стены, стоял и курил. Новые мужики были или те же, разобрать было трудновато, на весь двор горело два фонаря. Но курившего в проходе я вроде бы узнал — тот, что следил за мной по городу, а потом пугал в переулке.
Я вернулся к трубке. Антон сказал, что у него перед домом никого нет, во всяком случае, не видно, а у них там и спрятаться негде, улица да напротив забор. Я рассказал, как у меня.
— А эта больше не звонила?
Я сразу понял, о ком речь:
— Велела не высовываться.
Он думал секунд пять, не больше:
— Надо звонить в милицию. Звони прямо сейчас.
— А что скажу?
— Как есть, так и скажи.
Я попросил:
— Звякни ты, у тебя лучше получится. Тем более ты тех двоих рядом видел, а я из окна.
Помедлив, Антон обещал позвонить.
Мне оставалось только ждать. И сразу появилось пустое время, то есть свободное — но вот для чего? Звонить? Кому? И — что сказать? Была мысль набирать чуть не все номера знакомых и, так сказать, информировать, чтобы,
Я погасил свет, опять поторчал у окна, однако увидел только сумерки.
Странно, но я вдруг как-то очень отчетливо представил себе Москву за окнами, не вообще столицу, а мою Москву данной минуты, где для меня имели значение лишь три крохотные точки, ну четыре: я в своей квартирке с дверью, укрепленной штырями против неумелых воров, Антон в своей коммуналке — сейчас это был плюс, в коммуналке хоть соседи, свидетели, просто люди, способные хоть в фортку заорать от страха, еще милицейская машина, которая сейчас, может, уже въезжает на нашу улочку, и… и бедняга Федулкин в морге на цинковом столе, где-то я читал, что столы там цинковые.
Я вдруг почувствовал злость — именно за Федулкина. Ну за что его? За что? Жил человек, добрый, нелепый, безалаберный и бестолковый, никому не делал зла, ставил свои дурацкие эксперименты, чего-то сочинял, запивал плесневелую горбушку водой из-под крана — и вот эту убогую жизнь у него отобрали. За что?
Да ни за что. Уж Федулкину бы никто не позавидовал, даже я живу упорядоченней и богаче, у меня хоть зарплата есть, хоть койка, а не тюфяк. И убили его просто так, как меня вчера вечером тот подонок в кепочке шлепнул по щеке — ни за что, просто потому, что захотелось.
Мне вдруг стало стыдно за все мои и Антохины издевки над федулкинским сочинительством. Ведь мы были практически его единственными регулярными читателями, ну еще трое-четверо. Что стоило похвалить? А мы изощрялись, кто как мог, ловили кайф за его счет. Причем и не читали ведь: сунешься в начало, в середину, выхватишь две-три фразы поглупее, и для хохмы хватит. А ведь что стоило похвалить?
На волне раскаяния я взялся за федулкинскую рукопись, тем более что занятия поразумней все равно не было. Читалось, прямо скажу, трудно. Страниц десять подряд шли рассуждения о литературе, о творчестве, о собственном таланте, о бездарности и косности редакторов. Излагалось все достаточно бессвязно, угадывался лишь один смысл: Федулкин пытался убедить самого себя, что настоящий талант должен писать именно так, как получается у него.
Бог ты мой, на что же он потратил последние недели жизни…
Позвонил Антон, голос был упавший:
— Только что уехали.
— От тебя?
— Я просил к тебе. Но раз вызвал я, ко мне и приехали. Милицейская логика. Правда, говорят, в твой двор заезжали — ни живой души. Пойди проверь… Я уж им говорю — спрячутся в подъезд — вот вам и ни живой души. Вы бы, говорю, хоть часок в засаде посидели. Ты, говорят, «Алексу» пять тысяч заплати, он тебе и посидит в засаде. Скажи, говорят, спасибо, что за ложный вызов не штрафуем.