Ночной волк
Шрифт:
— Уехали, и все?
— Написал заявление — да толку… Кстати, спросил про Федулкина, нашли убийцу или нет. Даже фамилию такую не слыхали. В Москве, говорят, каждую ночь убивают… Вообще-то надо бы на похороны пойти.
Видно, и тут мы подумали об одном и том же. Вообще-то надо бы. Но не одни же мы там будем. Разный будет народец. Могут, конечно, и ОНИ заглянуть на всякий случай, посмотреть на публику. Если, конечно, и тут и там те же самые ОНИ…
Договорились, если что, мгновенно звонить. Чему поможет этот мгновенный звонок, я понятия не имел. Но больше
Опять глянул в окно. Ни хрена не видно. Может, они уже здесь, на лестнице.
Теперь я почувствовал не столько страх, сколько злость. Суки! Чего они лезут? Чего им от меня надо? Сижу, как слабый зверь в ненадежной норе, а рядом затаились собаки, знают, что другого лаза у меня нет. И — ждут, вяло перелайваются, позевывают, обнажая клыки. Суки!
Я передвинул к входной двери все, что можно было передвинуть, а на верхушке этой баррикады пристроил десяток пустых бутылок и старое ведро. По крайней мере, не войдут неслышно Кухонные ножи положил на стул у изголовья. В ванной поставил кувшин и пустил горячую воду тонкой струйкой. В старину при защите крепостей осаждающих поливали со стен кипящей смолой. Смолы у меня нет, но кипяток в морду тоже неплохо.
Я лег, но сна не было ни в одном глазу. От нечего делать опять взялся за федулкинскую рукопись. Теория кончилась. Теперь хоть читать можно было. Эксперимент ставился бестолковый, как всегда у него, цель туманна; как он рассчитывал с помощью своей очередной авантюры выйти в Хемингуэи, я понятия не имел. Боюсь, и он не имел понятия. Писал, что на материале этого как бы дневника потом сочинит повесть. Увы, обычно у него из как бы дневника получалась как бы повесть.
Потом одна деталька меня заинтересовала. Надо бы звякнуть Антону, но не хотелось будить. Я вернулся к началу истории, к федулкинскому дурацкому эксперименту. Ко мне его авантюра отношения не имела. А вот к Антохе, может, и да. Во всяком случае, это была первая федулкинская рукопись, которую стоило прочесть повнимательней.
Увы, все федулкинские произведения обладали одним общим свойством: от них чертовски клонило в сон…
Разбудил меня звонок. Я поднял трубку и отозвался, почти зная ответ. Он такой и оказался — никакой.
— Чего надо? — спросил я устало.
Молчание.
Я решил не вешать трубку, ждать. И там подождали, но недолго — щелкнуло и пошли гудки.
Окончательно просыпаться не хотелось. Хорошо, конечно, что ночь почти прошла, и ничего плохого не случилось, но день нес все вчерашние беды и страхи. Выходной, но выйти нельзя. Завтра хоронят Федулкина. И хрен его знает, что это все значит. Хоть бы знать, что грозит и кто грозит. Но они разве скажут! Суки…
Хотел позвонить Антону, но не стал. Спит, наверное. Пускай выспится. Я повернулся на бок, закрыл глаза и стал тереть мочку уха. Где-то читал, помогает уснуть. И вправду помогло.
Второй раз меня разбудил Антон, уже около девяти. Спросил, все ли в порядке, а я спросил, как у него. Уже положив трубку, вспомнил, что у меня к нему был еще вопрос. Ладно, успеется.
Я поставил чайник,
Выпил чаю. Есть не хотелось. Впереди лежал длиннющий день в странной, мутной, беспричинной осаде.
Однако день оказался куда короче, чем я предполагал. Где-то в полдесятого снова позвонили.
— Вася, что ли? — спросил тот же женский голос.
— Ну, Вася, — сказал я. Эти хохмы перестали меня смешить.
— Ты вот чего, — сказала она, — смывайся-ка из дому. Чтобы в пол-одиннадцатого тебя не было. Понял?
— Почему? — поинтересовался я, стараясь, чтобы голос не дергался. Я сразу понял, что что-то изменилось, причем к худшему.
— Потому, — сказала она, — еще спрашивает. Тебе что, жить надоело?
— Слушай, — сказал я, — а правда, как тебя зовут?
— А тебе зачем?
— Так.
Мне трудно было объяснить, зачем мне понадобилось ее настоящее имя. Просто опасность оказалась реальной, Федулкина вон уже достали, а чем я лучше него? И дурацкие кликухи сейчас были неуместны, как мини-юбки на похоронах.
— Так ведь и ты не Вася, — справедливо возразила она.
— Я Игорь. А ты?
— Ну, клиент, — отозвалась трубка, — ему помочь хотят, а он кадриться лезет. Имя ему…
Она была косноязычна, похоже, не слишком умна — но, может, поэтому я ей и верил. Я уже знал по опыту, что дуры добрей.
— Вот придут в одиннадцать, тогда спросишь имя. Собирайся и мотай.
Это была уже вразумительная информация, но легче от нее не стало.
— Куда мотать?
— Куда угодно. К бабе, — сказала она и засмеялась, хоть на сей раз и невесело.
— Где я ее возьму?
— Нету, что ли? — Она опять засмеялась и сказала кому-то: — Надо же! Бабы у него нет.
Вроде ей что-то ответили.
— Может, ты баба? — спросила моя доброхотка и, сделав паузу, продолжила: — А чего? Для хохмы. Не зверь же. Вон, Игорем зовут. А хоть и зверь, все равно мужик.
Потом у них там шли какие-то переговоры без меня, наконец в трубке послышалось:
— Ладно, считай, повезло, будет тебе баба. Значит, гляди. Фили знаешь?
— Бывал.
— И чего ты там помнишь?
— Н-ну…
— Спортмагазин помнишь? На Кастанаевке? Не где парк, а напротив?
— Примерно помню. Найду.
— Ну вот давай… Во сколько? — спросила она опять не меня. И уже мне: — Вот и будь там в девять вечера. Подойдет молодая симпатичная, как раз за тобой.
— А как я ее узнаю?
— Как… Ишь ты, как… Надо будет, узнаешь, — поворчала она, потом опять засмеялась. — Спросишь ее: «Вы рабыня Изаура?», а она… — Снова смех и лишь потом новый текст: — А она тебе скажет: «Хрен тебе, а не Изаура». Запомнил?
— Запомнил, — сказал я. — Как хоть одета будет?
После новых консультаций мне объяснили, что одета моя спасительная баба будет в косынку, синенькую, итальянскую, с рисунком на тему города Венеция.