Ночные туманы
Шрифт:
— Ты не бойся, Сережка, — сказал он, улыбаясь. — Длинный только со слабыми храбрый. А ну, вызови его на борьбу. Увидим, кто победит. Расступитесь!
Ребята зашумели и расступились. Сева делал мне какие-то знаки, показывая на ноги длинного. Тут я увидел, что у длинного такие тонкие ноги, что, того и гляди, сломаются пополам. Я понял, что Сева советует хватать длинного за ноги. Если бы я захотел схватить длинного за шею, мне пришлось бы притащить табурет.
Длинный вышел вперед, как боевой петух. Он казался мне страшно сильным. И я удивлялся,
— Ну, подойди, сопляк, — сказал длинный довольно добродушно. — Я сделаю из тебя цыпленка на вертеле.
— Ах ты, негодяй! Это я-то цыпленок, да еще на вертеле?
Он ударил меня по скуле — у меня из глаз посыпались искры, потом — под ложечку. Я широко раскрыл рот: не хватало воздуха.
— Довольно с тебя? — спросил длинный. — Или хочешь еще?
— Хочу.
Я знал законы школьных боев: если тебя победят и изобьют в первой схватке, значит, всегда будут считать слабосильным и трусом. Длинный наступил ногой на мою фуражку. «Пропала фуражка! Отец забьет меня, как собаку!» Я нацелился и изо всей силы ударил длинного головой в живот. Тот охнул и словно сломался. Тогда я нагнулся и схватил его за ноги. Мне показалось: я держу в руках скелет — такие тонкие у него были ноги. Я напряг все силы и поднял длинного. Он бил меня кулаками по спине. Ноги мои подкосились, и мы оба свалились на землю.
— Длинный, длинный, не сдавайся! — кричали ребята.
— Новичок, бей его, бей!
Длинный схватил меня за шею и пригнул голову к земле.
— Ешь землю, ешь! — злобно твердил он, толкая меня лицом в землю.
Я вырвался, снова кинулся на него и опрокинул. Он пытался подняться, но я прижимал его к земле, крепко вцепившись в его сухие острые плечи, затем я сел на него верхом. И он вдруг вытянул ноги, и на лице его появилась растерянность.
— Молодец, новичок! — закричали ребята.
Зазвонил звонок.
— Поднимайся, — сказал Сева. — Вот видишь, я говорил, что он только выглядит силачом.
Сева повернулся к ребятам:
— Его зовут Сережкой Бесстрашным, он славный и храбрый парень, и тот, кто нападет на него, будет иметь дело со мной.
— И со мной. — Васо встал рядом с Севой.
— И со мной, — вдруг выступил вперед совсем незнакомый мне толстяк, пытаясь состроить на своем пухлом лице выражение отчаянной решимости.
Я завоевывал новых товарищей.
Глава пятая
День начался в классе молитвой, которую скороговоркой читал дежурный:
— Преблагий господи, ниспошли нам благодать духа твоего святого, дарствующего и укрепляющего наши силы…
Большая черная доска была чисто вымыта, на подставке лежала влажная тряпка, рядом с ней — обгрызенный кусок мела.
В класс вошел мрачный, угрюмый человек в черном сюртуке, с журналом и книжками под мышкой.
Из рукавов высовывались грязные манжеты.
— Садитесь! — приказал он и, развернув журнал, углубился в чтение. Учитель читал журнал долго и с интересом, как занимательную книгу. Что он мог
Постукивая по столу красными пальцами с обкусанными ногтями, математик сказал:
— Тучков, к доске.
Он продиктовал задачу. Я писал мелом. Математик рассматривал меня с любопытством, наклонив голову набок.
— Пиши, пиши дальше, несчастный.
Я не мог понять, почему я несчастный. Несчастными я считал нищих, просивших милостыню на улицах, слепцов, хромых и безруких.
— Ну? Решил?
В голове у меня все смешалось: резервуары, ведра, количество воды.
— Ax ты, несчастный! Сын почтенного отца — и лентяй! Для лентяев у меня одна оценка.
Мне мигом представилось лицо отца, его широкий кожаный ремень с острой пряжкой, зазубренной по краям…
— Господин учитель! — крикнул я в отчаянии. — Задача, по-моему, неразрешимая и…
— Ноль! — крикнул учитель злорадно.
Если я принесу домой ноль, меня не спасут от страшной порки и мольбы матери. Если даже мать встанет перед отцом на колени и будет умолять его о прощении, отец все равно не простит, сдерет с меня шкуру.
Учитель занес над столом ручку с пером, словно меч.
С пера стекали чернила. Пальцы учителя были в чернильных пятнах. Вдруг он сказал:
— Дай сюда мел!
Я протянул ему обгрызенный кусочек.
«Что он задумал?»
— Я докажу тебе, — сказал учитель совершенно спокойно, — что задача разрешима. Садись на место.
Я поплелся к парте. Сева толкнул меня в бок, но я не обернулся. Жизнь моя навсегда погублена. К горлу подкатывали слезы. А что, если утопиться в реке? Или броситься под фаэтон? Лошадиные копыта растопчут меня насмерть. Меня принесут домой. Мать кинется на мой труп и станет обливаться слезами. А отец подойдет и скажет… Что он может сказать? Быть может, проронит слезу, пожалеет и подумает, что простил бы меня, если бы я был жив? Мне стало до слез себя жалко! Вдруг я услышал смешок. Потом другой, более явственный.
Учитель обернулся. Борода его была выпачкана мелом. Он перечеркнул несколько цифр, стер тряпкой и снова принялся выводить корявые, словно спотыкающиеся цифришки.
Сева снова толкнул меня в бок. В классе вдруг стало весело. Все улыбались и шушукались. Я понял: учитель не может решить задачу. Он подошел к столу, взъерошенный и лохматый. Взял задачник, послюнил выпачканный мелом палец и стал перелистывать страницы, отыскивая ответ на задачу.
— Гм… — сказал озадаченно, — не сходится.
— Не схо-дит-ся, — хором повторил класс.
Учитель подошел к столу, раскрыл журнал и зачеркнул ноль. Моя жизнь была спасена!
Начался урок русского языка.
Учитель Хорькевич производил безобидное впечатление, но Сева и Васо отрекомендовали его гнусным доносчиком.
— Сегодня, дети, — сказал Хорькевич ласково, — мы станем писать сочинение. Я выбрал для вас легкую и занимательную тему…
Он подошел к доске, крупным почерком вывел: «Как я провел дома воскресный день».