Нона из Девятого дома
Шрифт:
Нона поползла по воде с колотящимся сердцем, сопротивляясь волнам. На мелководье с трудом встала. Ноги онемели – вероятно, виновата была медуза. Все, кроме Камиллы, валялись на земле. Выхваченные из кобуры пистолеты были зажаты в руках или лежали рядом. Песок под каждым человеком казался маслянисто-черным. Было не так и жарко, но от темного мокрого песка поднимался пар.
Камилла вытирала лезвие ножа об чью-то куртку. Когда она подняла взгляд, Нона дернулась. Один из ее глаз был бледным, перламутрово-серым. Второй имел цвет холодного камня. С внезапной дрожью Нона поняла, кого она видит.
–
Голос показался ей странным, холодным и деловым, но все же добрым. Но Нона не злилась. В воздухе сильно пахло дымом и паленым мясом. Она почувствовала себя глубоко несчастной и очень голодной, хотя съела кучу крекеров.
– Я подумала, что, если я притворюсь мертвой… – начала Нона и замолчала, потому что к горлу подступил комок. Она почувствовала себя глупо; она почувствовала, что ведет себя неблагодарно, а когда Камилла-и-Паламед улыбнулись странной новой улыбкой, ей внезапно стало очень стыдно.
Хронометр Камиллы вдруг взорвался серией настойчивых сигналов: БИП-БИП-БИП-БИП, гораздо быстрее и сильнее, чем обычно срабатывал таймер. Камилла-и-Паламед внезапно вскочили, как будто хотели покончить с этим как можно быстрее, немного качнулись вперед и назад. Кровь на песке дымилась. Их руки дымились. Нона рванулась вперед, чтобы подхватить ее – их – нового человека, но потом Камилла выпрямилась и яростно заморгала, и это была Камилла. Ее глаза снова стали бледно-серыми, и она дрожала как Камилла.
Она сказала немного осипшим, но вполне нормальным для Камиллы голосом:
– Ты не виновата.
И принялась обычными движениями убирать ножи за ленты на бедрах, под штанами. Обычно при виде этого Ноне хотелось смеяться, но сейчас она почувствовала, что ее может вырвать, и к травме добавится позор.
– Плечо? – спросила Камилла. Совсем не рассерженно, а очень тихо и напряженно.
– Все в порядке. Я цела. Кэм, что ты сделала?
– Не задавай вопросов. У них не было глушителей. Надо валить. Бери байк.
Нона не сдержалась:
– Что они хотели?
– Разведка. Это было крыло Мерва. Вырубай фары.
Прожектор все еще светил над океаном, как очень маленькая луна. Нона подвинула мопед и выключила фару, и пляж сразу стал синим и холодным. Она все смотрела на лежащих копов, на их шеи и ниже, но Камилла осторожно взяла ее за подбородок и повернула ее в сторону. Подтолкнула вперед, накинула полотенце на мокрые плечи. Полотенце было приятное, сухое и колючее. Нона механически покатила байк по песку. Кэм бросила ей шлепанцы, и она сунула в них ноги, чувствуя пятками песок.
Камилла ничего не сказала. Она застегнула молнию на своей темной куртке, хотя вечер был теплым, и Ноне показалось, что она все поняла: ей тоже было холодно, гораздо холоднее, чем обычно после купания. Камилла скрестила руки на груди, как будто о чем-то задумалась. Нона была слишком пропитана жалостью и ненавистью к себе, ну и морской водой, и могла думать только, что Кэм, должно быть, очень злится на нее за крик, поэтому не осознавала ситуацию, пока они не выкатили мопед с причала и не провели его через столбики, которые не позволяли заезжать на пляж. Камилла внезапно остановилась.
– Кэм?
– Полотенце, – очень спокойно сказала Камилла, – и не кричи.
Нона собиралась возмутиться, но тут Кэм расстегнула молнию куртки, и Нона чуть не заорала. Тонкий хлопковый топ Кэм промок от крови. Верх ее штанов и вся куртка почернели, и капли крови уже не различались. Хуже всего было то, что кровь шла отовсюду – не из ран, пулевых отверстий или порезов. Кровоточила вся кожа.
Кэм быстро вытерла полотенцем обе руки. Полотенце стало ярко-красным.
– Кровавый пот, – сказала она неверным голосом.
– Позови Паламеда, – только и сказала Нона. – Паламед может это исправить.
– Нет, – ответила Камилла. Нона заметила, что ее губы стали такого же цвета, как кожа вокруг них – пепельно-смуглыми, а не цвета кожи или губ. Голос все еще оставался ровным и спокойным, но стал очень тихим и то и дело прерывался, когда она пыталась дышать.
– Он не может. Не это. Будет хуже.
– Но…
– Отвези нас домой, – сказала Камилла, – ты справишься. На байке.
Байк! Но Нона не могла возразить, что ее укачивает. Если Камилла говорила, что кто-то может что-то сделать, значит, этот кто-то был на это способен. Не то чтобы она часто такое говорила. Или вообще когда-нибудь. Ее поддерживала скорее внезапная вера Камиллы, чем уверенность в себе, – на самом деле Ноне очень захотелось в туалет. Паламед говорил, что такова ее смещенная активность. Нона села на мопед. Мужество почти покинуло ее, когда Камилла села сзади и очень крепко обняла Нону за талию. Нона поняла, что Кэм боится упасть.
Даже теперь Нона не понимала, как провезла Кэм по этим черным улицам, которых совсем не знала, – игнорируя все знаки и сигналы, медленно и с трудом сворачивая в переулки, разъезжаясь с одиноким грузовиком, нарушившим комендантский час, – он пронесся мимо, как огромная тварь из раскаленного ветра и шума. Но она это сделала, и это заняло вечность и не заняло нисколько времени. Камилла казалась очень теплой и сидела сзади очень ровно, сжимая ее крепкими руками. Она не отпускала Нону, и это было приятно, пока Нона не поняла, что тепло идет от крови, просачивающейся сквозь полотенце. Она собиралась поставить байк в гараж под Зданием, но Камилла с трудом прошептала:
– Брось его здесь.
«Здесь» было щелью за мусоркой рядом со Зданием. Кэм встала у стены, а Нона вкатила мопед в щель и завалила его коробками. Вышло очень аккуратно, и Нона была довольна, пока не вернулась к Камилле и не увидела смертельную бледность ее лица. Это спокойствие не было спокойствием Паламеда, просто Камилла берегла остатки собственной крови. В черной ночи переулка полотенце на животе Камиллы казалось черным от крови, а на одежде Ноны засохли кровь и морская вода. Она обняла Камиллу за плечи, и они побрели в гараж. Кэм дышала тяжело и свистяще. Странно было вообще слышать ее дыхание. Каким-то образом им удалось подняться по лестнице – лифт, разумеется, не работал, – и Нона еле сообразила, как стучать, так она испугалась и такой скользкой от крови себя чувствовала. Когда Пирра открыла дверь, Нона смогла только жалобно пискнуть: